Далия Трускиновская - Чумная экспедиция

Додумавшись до такого решения, он даже обрадовался.

Француз, поняв, что гроза миновала, вдруг раскинул руки, стремительно преклонил колено и заговорил, от волнения вставляя в русскую речь французские слова, так что его сейчас даже и Левушка бы не понял.

– Да уймись ты, - велел Архаров, - и повтори вразумительно!

– Я обещал! - пылко сказал француз. - Я спрятанное имущество видеть показать сан манке обещал!

– Да ну его, - отвечал Архаров. - Тут теперь хрен поймешь, что награбленное, что господское.

– Нет, сударь, о нет! Я доподлинно! Я знаю!

– Ох, отвяжись, не до барахла. Что, Ваня, присмотришь, чтобы он в бараке устроился?

– Как не присмотреть! - Ваня улыбался во весь рот, показывая безупречно крепкие и белые зубы. - Ну, талыгай, распотешил ты нас, мазов. Значит, мыслишь, что мы своими трудами какие ни на есть грехи - да искупили?

– Так и мыслю.

– А… а там, наверху - доложишь?…

Архаров задумался.

– А что вам обещали, когда вербовали в мортусы?

– Послабления обещали в наказаниях… что в Сибирь не пошлют… что ноздри драть не будут… - вразнобой заговорили мортусы.

– Так, значит, и будет, - постарался сказать как можно увереннее Архаров.

– Держи карман шире, - возразил Ваня. - Как мы нужны - так нам всего посулят, как чума схлынет - пожалуйте на каторгу. Ты, талыгай, сам видел - мы не совсем пропащие… Федька вон - как дурак, в застенок попал, что бы ему промолчать…

– Охловатенькой он у нас, - жалостливо и ехидно заметил Харитошка-Яман.

– Ты скажи его сиятельству графу Орлову, - попросил Демка. - Скажи, что и мы тоже пособляли… Ты, барин, в талыгайских чинах, тебя он послушает!

– Сказать-то скажу, вот вам крест, - Архаров перекрестился. - Да и вы не подведите. Соберитесь сейчас же, доставлю вас на бастион, сдам сержанту - и сидите тихо.

– Пошли, мусью, - сказал Федька Клаварошу. - Завтра до церкви добежим, свечку Богородице поставишь, да образ молодого барина выменяй… Ваша милость, чей образ-то искать?

– Господин Тучков у нас февральский, - подумав, отвечал Архаров. - Спроси в церкви хоть у дьячка, какой там святой Лев в феврале…

И тут он вспомнил Устина, все еще сидевшего в чулане еропкинского дома и в душе, очевидно, сто раз пережившего собственную казнь.

И подумал - коли мортусы уже довольно наказаны за свои грехи тем, что полгода жили бок о бок с чумой, и сама чума их пощадила, так ведь и этот самый Устин Петров, возможно, получил свою кару - и под виселицей каждую ночь, поди, раз по пятнадцати стоял, и потерял лучшего друга, за которого сам себя казнит, кажется, более, чем за непонятное соучастие в убийстве митрополита.

Но тут же Архаров сам себе приказал прекратить рассуждения о божественной справедливости - не гвардейское это дело. Потом уже можно будет потолковать со Шварцем, для коего справедливость - подвал без света с Салтычихой-людоедкой внутри. Сейчас же надобно как-то выпроваживать мортусов из особняка. Ишь, встали и глядят… и как ведь глядят!…

В их лицах - пока эти лица не скрылись под колпаками, - была усталость, но не та, что от тяжкого труда. Их труд можно было назвать опасным, но не тяжким. Усталость от прежней жизни была в них, и еще - тоска. Словно бы эти бывалые, тертые и много что презирающие мужики хотели перейти в иную жизнь - ту, где все попроще, потише, без всплесков внезапного богатства, в жизнь, спокойное течение которой становится заметно лишь по тому, как растут дети…

– Нет, о нет, - не унимался Клаварош. - Я обязан показать благодарность! Все спрятано, чужой найдет ля трезори с затруднениями, я покажу!

– Ну, черт с тобой, показывай, - согласился Архаров. - Коли там немного добра. Подождите, ребята, может, он и прав - завтра будем опечатывать, так чтоб и без него понять, что к чему… Федя, возьми факел, пойдешь с нами.

Клаварош повел через весь дом, одновременно рассказывая про расстрелянного вожака мародерской шайки - Якова Григорьевича, как он всех держал в ежовых рукавицах и не позволял тут же делить награбленное, а велел выжидать спокойного времени.

Пришли в спальню самой госпожи графини. Клаварош опустился на четвереньки и выгреб из-под кровати два ночных горшка, весьма вонючих.

– Не извольте сердиться, - сказал он. - Это так разумно придумано.

Он лег на пол и по пояс исчез под кроватью. Вдруг оттуда вылетел узелок, за ним другой.

– Не тронь! - удержал Архаров Федьку. - Из зачумленных домов взято, тут без уксуса не обойтись.

Вылетел третий узелок, покрупнее, за ним четвертый. Они скользили по полу и утыкались в стенку с весомым бряком. Вдруг под кроватью заскрипело, затрещало, и Клаварош принялся поминать по-французски дьяволов в несметных количествах. При этом он еще брыкался длинными ногами.

– Эй, тебя там черти, что ли, дерут? - спросил Архаров, а Федька засмеялся.

Ноги переместились, теперь они были расположены наискосок.

– Да ладно тебе, мусью, - сказал Архаров. - Я понял, где у них главная казна хранится. Завтра пришлю солдат, они кровать сдвинут…

Хотя при взгляде на это ложе Архаров усомнился, можно ли его вообще поколебать. Похоже, оно строилось одновременно с домом и было явлением не столь мебельным, сколь архитектурным. По крайней мере, колонны, на которых держался тяжелый балдахин, производили впечатление едва ль не гранитных. И размерами графская постель внушала почтение - на ней можно было бы разместиться вчетвером без всякого стеснения.

Одна Клаварошева нога, согнувшись, полностью пропала под кроватью.

– Уйдет! - испугался Федька.

Но Клаварош всего лишь искал точку опоры и нашел ее в толстой кроватной ноге.

Из-под края покрывала выехал небольшой сундучок и встал, всем видом приглашая: откройте!

– Не трожь, дурень! - запретил Архаров Федьке. - Сказано же - зачумленное. Что там еще, мусью?

Клаварош вылез, весь в пыли и паутине.

– Благоволите открыть, - почти без французского проноса сказал он. Видать, успокоился, подумал Архаров и тут же велел ему открывать самому, но через какую-нибудь тряпицу.

Графиня Ховрина, уезжая, оставила постель такой, какова та была с утра, в момент пробуждения и начала сборов. Клаварош вытянул простыню, сквозь нее взялся за крышку, достал из кармана нож и, придерживая сундучок, ловко вскрыл ножом несложный замок. Крышка откинулась.

– Ишь ты! - воскликнул Федька.

– Убери лапы! - рявкнул Архаров и встал перед сундучком в излюбленной своей позе - расставив ноги пошире, как бы сидя на воздухе, сильно нагнувшись вперед и упершись руками в колени. Федька же навис над ним с факелом.

Содержимое было какое-то подозрительное - монеты вперемешку с украшениями и даже нательные кресты - золотые и серебряные.

– Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул Архаров. - Никак это наш сундук! Откуда он тут?

– Не знаю, чей сундук, а взят в лавке, - сказал Клаварош. - Стоял в мешке, взяли вместе с мешком, потом вынули и увидели.

– В какой лавке?

Клаварош несколько смутился.

– В той, что вы раздербанили? - пришел на помощь Федька.

Клаварош посмотрел на Архарова - не понял вопроса.

– В лавке, на которую вы сделали налет, - объяснил Архаров.

– О, да, там. Мы думали, в мешке провиант. Он стоял там, где крупы и бочки… сверху - иные мешки…

– Спрятали, значит… А кто нес мешок? - для надежности спросил Архаров.

– Дьяк, - не сразу вспомнив слово, отвечал Клаварош.

Все сходилось - Устин жаловался, что велели тащить тяжелое и угловатое.

Осталось лишь понять, как сундук с деньгами на всемирную свечу попал в подвал лавки на Маросейке. В том, что это именно он, Архаров не сомневался, - то, что там, в лавке, сошлись вместе три меченых рубля, было пока необъяснимо и непонятно что означало по человеческому разумению, но есть же еще и приметы, которые подготавливает для умеющего видеть сам Господь Бог. Те же особенности лиц - они ведь для того Господом устроены, чтобы по ним читал тот, кто умеет видеть.

Архаров, собственно, не очень рассчитывал отыскать сундук целым и невредимым. Сундук был той ниточкой, по которой можно было выйти на убийц митрополита - не более. В том случае, разумеется, если убийство было совершено сознательно. После того, как главный подозреваемый, Митька, погиб, а второй подозреваемый Устин явно взял на себя не свою вину, Архаров уж засомневался в своих расчетах.

Он сел на стул возле сундука и крепко задумался.

Тот, кто спрятал сундук среди провианта в лавке на Маросейке был известен, возможно, одному лишь покойному косому Арсеньичу, царствие ему небесное. Знает ли этот человек, что лавка разгромлена, а сундук на Устиновой спине приехал в особняк графов Ховриных? Стоит ли ждать его здесь?

Коли не знает - то можно тут сидеть хоть до морковкина заговенья, а дождаться разве что возвращения хозяев дома. Не навеки же проклятая чума, авось к Рождеству ее мороз и доканает.

Коли знает - положение двоякое.

Он может махнуть рукой на сундук, решив, что он с прочим имуществом мародеров достался солдатам и теперь находится в особняке на Остоженке. Но сие - коли сундук ему дался легко, допустим, был найден… не на улице, разумеется, но как-то случайно у него оказался…