Отстойник душ - Денис Нижегородцев

Больничная палата. Вроде бы ничем не примечательная, похожая на другие. Но все здесь было как-то не по-нашему. А вон и бейджи на белых халатах врачей: «Мистер Бэнкс», «Мисс Уотэрспун» и другие в том же духе. Ага, вероятно, он все еще в городке Фармингтон, штат Коннектикут, США.

Вот и местная медицинская бригада стояла неподалеку и продолжала обсуждать его состояние. Американский английский и в обычной-то ситуации может вызвать затруднения, а с непривычки, да по неизвестным правилам фонетики столетней давности, так и вовсе. Но Бурлак собрался и разобрал основные тезисы.

— Он был на волосок от смерти, — констатировали врачи. — С такими травмами обычно не выживают. Первый подобный случай в моей практике… — дальше что-то непереводимое и. — Потерял слишком много крови. Пуля едва не проделала дырку в его сердце. Но каким-то чудом он выкарабкался. И теперь идет на поправку!

«В который раз уже, — пронеслось в голове Бурлака. А следом возникла и еще более дурацкая мысль. — Интересно, а можно ли привыкнуть к смерти в принципе?»

Однако порефлексировать ему, как всегда, не дали. Как только бригада врачей очистила помещение, дверь снова открылась, и в палату быстрым шагом прошли еще двое незнакомцев. Они были одеты в строгие костюмы, накинув белые халаты поверх. Перед Бурлаком стояли типические добрый и злой следователи, ну или хороший и плохой полицейские. Тот, что вошел первым, с индейским разрезом глаз, протянул пациенту удостоверение личности — какой-то Джон Джонсон из Бюро расследований. В то время как второй, классический хмурый янки, остался караулить у двери.

— Хэллоу, мистер Сэмашко. Май нэйм из Джон Джонсон. Впрочем, кого мы обманываем? — индеец неожиданно перешел на хороший русский. — Геращенков Дмитрий Никитич, руководитель сами знаете чего и по совместительству куратор вашего возвращения, Викентий Саввич. А правильнее сказать — Игорь Иванович, конечно же.

Бурлак опешил. Не так он себе представлял эту встречу. А вернее сказать — не здесь.

— Полагаю, наша многомесячная шахматная партия завершена, — констатировал гость с Лубянки. — Остались только формальности. А я спрошу по-простому: вам есть что сказать мне на данный момент?

— Да… — произнес Бурлак, после чего пришлось откашляться, потому как непривычно было разговаривать голосом Двуреченского. Но затем продолжил: — В девятьсот тринадцатом ФБР еще не принимала на службу афроамериканцев, как и коренных представителей континента, то есть сотрудников с индейскими корнями.

— Благодарю за историческую справку, — подчеркнуто вежливый Геращенков раздражал не меньше, чем если бы принялся орать на всю палату. — Но если быть дотошным, то и службы под названием ФБР пока еще тоже не существует. В тринадцатом она называлась просто — Бюро расследований. А что касается этого тела, какое уж нашли. Не буду рассказывать, скольких людей вы отвлекли от не менее важных дел и сколько из них работало непосредственно над моим внеплановым визитом сюда.

— Послали бы Монахова, — буркнул Бурлак.

— Александр Александрович вами и займется, как только доберется до Коннектикута, — собеседник вытащил из-за пазухи карманные часы, сверился со временем и добавил: — Если не задержат на Эллис-Айленде, вы встретитесь даже раньше, чем я успею покинуть Соединенные Штаты.

— А еще могли бы послать запрос парням из ФБР, прямо из две тысячи двадцать третьего, — напомнил Юра и о такой возможности, — в рамках межведомственного взаимодействия, так сказать.

— Вы что-то подозрительно много разговариваете, Игорь Иванович, — «Джон Джонсон» впервые продемонстрировал неудовольствие. — В вашем-то положении сейчас это не лучшая тактика, врачи не одобрят.

— Я не Игорь Иванович.

— А это мы еще посмотрим! До встречи в Москве…

В этот момент в палату постучали. Голоса за дверью на американском английском требовали предоставить доступ к тяжелобольному пациенту. И «индейский вождь» кивнул «чистокровному янки», мол, главное обсудили, открывай.

2

Бурлак все еще лежал на больничной койке. После краткосрочного визита «Джонсона» из Бюро расследований отсюда отселили всех соседей. Потому оставалось наблюдать лишь за младшим медицинским персоналом, представители которого нет-нет да и заглядывали в палату. Впрочем, Юра был совсем не против. Особенно глядя на привлекательную медсестру, которая то и дело поправляла выбивающиеся из-под белого чепчика каштановые волосы.

Оставалось только заговорить. Бурлак устами Двуреченского широко улыбнулся. Однако не успел произнести ни слова. Ведь вместо того, чтобы ответить ему взаимностью, сестра вдруг изменилась в лице и куда-то убежала. А потом привела с собой целую делегацию врачей, и те сделали пациенту укол, о котором тот не просил. «Все вокруг — стукачи!» — прокомментировал про себя попаданец и расстроенный отвернулся к стенке.

В его голове разворачивалась целая драма. Кем ему теперь быть — Двуреченским или все же Ратмановым? Если притвориться Викентием Саввичем, то что ему за это будет? Что замышляют против главного дезертира из СЭПвВ его бывшие коллеги? Казнят сразу или еще помучают? И как именно? Коллеги тоже много где были и много чего видели. В Древней Индии, к примеру, была распространена казнь слонами, когда пятитонное животное поочередно отрывало конечности человека хоботом!

Или продолжить настаивать, что он бывший Ратманов, попавший в тело Двуреченского не по своей воле? Тем более что это было намного ближе к правде. С другой стороны, у него не было никаких тому доказательств. Да и технологии такой якобы не существовало! Короче говоря, решил действовать сообразно ситуации…

А сразу после того, как кончилось действие укола, Бурлак обнаружил перед собой Монахова. По-видимому, Александра Александровича не задержали на Эллис-Айленде. Либо пациент так долго спал, что и. о. главы московской резидентуры СЭПвВ успел пройти все карантинные мероприятия и благополучно добраться до Коннектикута. Выглядел тот, как всегда, очень уставшим. И если бы гостя с больным поменяли местами, никто бы не заметил!

Сан Саныч опустил на прикроватную тумбу сетку с фруктами — в обычной жизни он мог быть вполне нормальным парнем — и подсел рядом. Как-никак, вместе пуд соли съели, и даже не один. А за время празднования 300-летия правящей династии стали с Монаховым не просто коллегами, но настоящими боевыми товарищами, причем что Двуреченский, что Ратманов!

— Ай да Двуреченский, ай да сукин сын! — процедил обычно сдержанный Александр Александрович.

А Бурлак улыбнулся в знак согласия. Прикинув, что это еще ничего не значит. Пока что он не выдал себя, а лишь согласился с едва ли не самой распространенной характеристикой Викентия Саввича. Которую иногда мог позволить себе даже и сам Двуреченский! Но пора было сменить тему:

— А Геращенков уже, что ли, уехал? Не дождался? Монахов кивнул.

— Получается, он чуть ли не на полдня заскочил? В тринадцатый год? В