Филип Гуден - Бледный гость

– Я тоже видел, что случилось той ночью, – сказал судья. – По крайней мере часть картины, как и вы, правда более ясную. Сон не шел ко мне, я бродил вокруг дома. Элкомб и Освальд знали, что несчастный слабоумный обычно выходит ночью посмотреть на залитое луной великолепие особняка. Элкомб принял решение раз и навсегда покончить с этой ничего не ведающей угрозой его поместью. Один из них – или оба – напали на Генри, повалили на землю и задушили. Кое-что из этого мы с вами видели.

– Потом они оттащили его к озеру, – догадался я.

– Я тогда не понял, что они собираются делать с телом, пока вы с Кэйт не рассказали, что видели на берегу. Белесый объект всплыл к поверхности и вновь ушел на дно. Я сообразил, что это наверняка тело Генри, и he мог успокоиться, пока его не вытащили на сушу.

– И вы решили призвать Элкомба к ответу. Это вы были с ним тогда в грабовом саду.

– Я его долго не мог найти. Все бродил, мучась бессонницей, вокруг дома и по саду, все думал о том, чему стал свидетелем и что теперь с этим делать. В конечном счете стало светать, и я вновь увидел Элкомба. Он, наверное, как раз возвращался от озера, где вместе с дворецким заканчивал свою грязную работу. Освальда поблизости не было. Я ничего не сказал Элкомбу, но мои лицо и глаза выражали достаточно, поскольку, едва я направился к нему, он встревоженно попятился. Вид его, мертвенно-бледный, наводил ужас. Он все отступал, отступал и вдруг споткнулся о диск солнечных часов. Я находился в нескольких шагах, и даже если хотел помочь, было уже поздно. Он корчился от боли и бился, но гномон только глубже проникал в его тело. Я смотрел на него без жалости. Он был дурным человеком.

– И заслуживал смерти?

– Все мы заслуживаем смерти, – вздохнул Филдинг. – Или никто из нас. Порой я склоняюсь к последнему, но только порой. Нет, Элкомб был особенно порочным представителем своего круга. Он убил ради спасения благосостояния и репутации в обществе. Он заставлял другого своего сына делать то, чего тот не хотел. И не думаю, что на этом Элкомб бы остановился: во имя своих амбиций он бы сделал что угодно.

– Включая убийство Робина?

– Да, у меня практически не осталось сомнений, что он и Освальд вздернули беднягу. Наверное, чтобы испугать Генри и заставить его уйти. Знаете, как фермер развешивает на веревке трупы ворон, чтобы их товаркам не повадно было. Им было известно о связи между Генри и лесным жителем. Убрав одного и убедившись, что второй никуда не собирается уходить, они покончили и с ним.

– А вы ведь обвиняли в смерти Робина самого Генри, – напомнил я.

– Не обвинял, нет, ни в коем случае. Просто в тот момент удобнее было сказать именно так.

– Удобнее для вас. – Тон мой снова сделался жестким.

– Именно, – согласился Филдинг. – После того как Элкомб напоролся на гномон, я перестал отдавать отчет своим поступкам. До самого утра я бесцельно бродил по окрестностям, чувствуя самого себя убийцей, Каином. Когда же вернулся к дому, я узнал, что в саду нашли юного Генри и схватили его, потому что он убил отца.

– Близилась его свадьба, и он не находил себе места, – подхватил я, решив использовать логику и воображение. – Чувствительный и нелюдимый молодой человек, возможно, размышлял о деспотизме, свойственном отцам. А потом вдруг наткнулся на труп своего отца, насаженный на гномон, подошел ближе, испачкался в крови и, потеряв дар речи, на негнущихся ногах побрел прочь.

– Так что вы понимаете, с того момента это стало для меня задачей номер один – оправдать невинного.

– Даже ценой впутывания во все это его брата, его несчастного тезки, старшего Генри.

– К тому времени он уже был мертв, – заметил Филдинг. – Вреда бы это ему не причинило.

– А его памяти? – позволил я себе возразить. – Это нанесло вред его памяти. Разве он не заслуживал того, чтобы его имя осталось незапятнанным?

– Он был просто слабоумным, – пожал плечами судья.

– Он был человеком, – отчеканил я.

Городские стены приближались. Облака уже закрыли большую часть неба. Хорошего это не предвещало: день будет ненастным.

– Полагаю, отец в таком деле располагает большим правом, чем остальные.

Я замер на полуслове. Потому что не совсем понял его фразу. Потом, сообразив, я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги.

– Вы уверены? – спросил я, хотя тут же спохватился, удивляясь нелепости вопроса, ведь в противном случае судья бы не завел этой темы. – Уверены, что он ваш сын?

– О да, не может быть никаких сомнений.

Адам Филдинг остановился, в первый раз за все время нашего пути от дома его свояченицы, и пристально посмотрел мне в глаза:

– Я пришел посмотреть на него, после того как вы с друзьями вытащили тело из озера. В той маленькой комнатке. Если мать может узнать свое дитя инстинктивно и безошибочно, то, думаю, отец тоже на это способен. Это был наш ребенок. Я как-то рассказывал вам, что в молодости пережил период бунтарства. Я хотел жениться на Пенелопе, прежде чем она стала леди Элкомб. И мы могли бы пожениться если бы мой отец не упорствовал и не настаивал на том, чтобы я предложил руку и сердце Элизабет, ее сестре. В результате брак с ней действительно оказался счастливым. И счастье было полным, хотя и не долгим, как вы уже знаете. Кроме того, плодом нашего союза стала Кэйт, и она лучшее, что у меня есть. Отцу моему было виднее, чем мне. Или же это было везение, судьба, я не знаю. Тем не менее в день своей свадьбы я чувствовал себя несчастнейшим из людей, как младший Генри Аскрей. Но прежде мы с Пенелопой сделали то, что обычно делают юные создания, оставшись наедине. Она забеременела. Но вскоре тоже пошла под венец, – вышла замуж за Элкомба. Ее отец тоже заставлял девушку сделать это против ее воли. Ребенок родился чуть раньше срока, хотя не настолько, как было представлено ее супругу. Он так и не узнал, думал, сын – его плоть и кровь, она же надеялась, что нет, но, конечно, хранила молчание. Остальное вам известно. У ребенка обнаружили… изъян. Полагаю, Пенелопа увидела в этом наказание за наше прегрешение и за то, что обманывала мужа. Элкомб решил избавиться от Генри и отдал кормилице в надежде, что своим дурным уходом за ребенком она его уморит. Но чего он не учел, так это того, что за малышом, вопреки его чаяниям, присматривали очень хорошо, и он вырос достаточно крепким и здоровым, чтобы однажды вернуться в родные места. И когда он объявился тут, Элкомб осознал всю значимость нависшей угрозы. Милорд привык брать то, что хочет, и не выбирал средств для защиты своих интересов.

Я посмотрел вокруг. Мы почти подошли к Мургейт.[27]

– Ну вот, Николас, – вздохнул Филдинг, – теперь вы знаете все, по крайней мере именно это я намеревался вам рассказать. Остальное додумайте сами.

– Только я не понимаю, зачем вы это сделали, – сказал я.

– Идите же, – вместо пояснения вымолвил судья. – Что я вам говорил? Все решают присяжные.

– Нет, – ответил я тем же открытым, честным взглядом. – Решать должны вы.

– Я уже это сделал, – отозвался судья. – Я примирюсь со своей совестью. Это нелегко, но я постараюсь.

– Когда мы впервые встретились, ваша честь, – начал я, – мы говорили о том, чем я зарабатываю на жизнь.

– Да, я помню.

– Вы сказали, что, служа актером, я не спасу грешные души от адского пламени, а я ответил, что меня это мало беспокоит.

– Что ж, зато теперь вы начали об этом задумываться, – отозвался Филдинг с мрачной усмешкой.

– Я должен идти на репетицию. Завтра на эту пьесу собираются прийти ваша дочь и ее тетушка. «Любовь зла».

– Думаю, меня вы в театре не увидите, – покачал судья головой.

– Да, я знаю. Что ж. Остается только одно.

Филдинг посмотрел на меня вопросительно.

– Я должен поблагодарить вас за то, что спасли меня тогда, на равнине. От Освальда. Меня бы здесь сейчас не было, и я не радовался бы тому, что направляюсь на репетицию к своим друзьям, если бы не вы.

– Вы уже отблагодарили меня, Николас, этого достаточно. И что бы вы не думали теперь, пусть это не омрачит ваших мыслей и не повлияет на то, чем вы занимаетесь.

На следующий день – оглядывая публику, собравшуюся в «Глобусе» в перерывах между актами, – я заметил в одной из частных лож на верхнем уровне Сюзанну Ноувелз (рядом с миловидным джентльменом, судя по всему ее супругом), Кэйт Филдинг и Кутберта Аскрея. Адама Филдинга с ними не было. Когда пьеса была отыграна и мы завершили ее нашей обычной жигой и тому подобным, я еще раз увидел эту почтенную четверку, вернее, чтобы быть более точным, наиболее значимую ее половину. Кузина Кэйт под руку с кузеном Кутбертом как раз поворачивали за угол Бренд-рентс, когда я выглянул из маленького окошка у заднего входа за туалетной комнатой, наверное уже зная, что увижу.

Они вели себя, словно пара, и говорили, словно пара, и смеялись, словно пара, и я сразу вспомнил те случаи, когда видел их вместе, – хотя тогда ничего не подозревал, – как на предсвадебном пире в честь Генри и Марианны. Но ведь я и так уже обо всем догадался, разве нет? По тому, как просияло лицо Кэйт, едва она услышала, что в Финсбери приехал ее кузен. По тому, как поспешно она покинула нашу компанию, чтобы повидаться с ним. И еще по множеству моментов, имевших место в последние недели, ставших для меня теперь абсолютно ясными и очевидными.