Филип Гуден - Бледный гость

Называлась она «Любовь зла» и написана была Уильямом Хордлом. Забавная история о любви взаимной и безответной, о союзах заключаемых и расторгаемых, о мести удавшейся и неудавшейся. В общем, трагикомедия. У меня действительно была хорошая, весомая роль безответно влюбленного в одну девушку человека. Обычно в ходе столь драматичного сюжета несчастный влюбленный должен в результате найти себе подходящую спутницу где-нибудь к концу пятого акта. Однако Уильям Хордл – угрюмая личность. В пьесе он сделал счастливыми только две пары из трех – довольно неплохо в реальной жизни, но ниже нормы для разыгрываемой на сцене. Душевное страдание, которое мне предстояло сыграть, резко контрастировало с ролью Лизандра, чьи стремления и желания были в конце концов осуществлены. В этой же пьесе такого не происходит. Большинству актеров скорее по душе играть муку, чем счастье. Легче играть грусть, хмурить лоб и произносить горестные реплики. Выходит более естественно и предоставляет больше шансов показать себя в выгодном свете. Я подумал, что этот спектакль был бы хорошим поводом для Кэйт сдержать свое обещание и прийти в «Глобус» посмотреть на игру Ревилла.

Таким образом, одним свободным утром я вышел из дому и направился на север, к Финсбери в поисках дочери мирового судьи. Я даже взял с собой афишу. Дом тетушки Кэйт располагался за городской чертой в Финсбери-филдс. Миновав болотистые Мурфилдс, где пастбища были пересечены канавами. Воду в этих канавах покрывала густая пена и похожие на перья водные растения. День был теплым, так что рвы источали не слишком ароматный запах гнили, и я свернул в сторону Сомерсета. Все равно пейзаж вокруг был знаком большинству актеров, поскольку два театра – «Театр» и «Занавес» – располагались недалеко от трущоб на реке Флит, бывшей, по сути, обычной канавой. Разумеется, в них не было и доли того великолепия, коим обладал «Глобус», даже если их труппы были по-своему хороши.

Я уже миновал пределы каменного пояса, которым город окружал себя и который, признаться, обеспечивал горожанам не слишком надежную защиту. Должен сказать, большинство домов, разбросанных к северу от Лондона, разительно отличались от беспорядочной застройки в Сауторке на южном берегу реки. Укрывающиеся за мощными стенами и охраняемые привратниками, эти северные особняки несли в себе больше сельских черт, чем городских. До Лондона было рукой подать, доносился звон колоколов, но вокруг все утопало в зелени, и небо было совершенно чистым.

Дом я узнал по фигурам грифонов у ворот, которые мне описала Кэйт, а потом я заметил и внушительный фасад здания из красного кирпича, виднеющийся сквозь зеленые заросли. Тетушка Кэйт, Сюзанна Ноувелз, была замужем за преуспевающим торговцем, очень преуспевающим, судя по красоте его резиденции. Кэйт рассказала, что у тетушки были дети от прежнего брака, как и у ее супруга, однако сейчас супруги были уже не в тех годах, чтобы производить на свет потомство. Когда я оказался за воротами, из сторожевого домика вышел охранник, и, пока мы с ним пререкались, я заметил двух женщин, прогуливающихся под сенью старых дубов. Одну из них я сразу узнал.

– Кэйт! – окликнул я ее.

Заметив меня, она помахала рукой, улыбнулась и пошла в мою сторону. Мы обменялись целомудренными поцелуями, но все же она задержала мою руку в своей чуть дольше необходимого. Потом повернулась к спутнице, направлявшейся к нам:

– Это мастер Ревилл. Я вам рассказывала, он актер.

Первое, что пришло мне в голову, – это то, для чего Кэйт представляет меня леди Элкомб, – ибо именно она приближалась в нашу сторону. Наверное, я был похож на идиота, раскрыв в удивлении рот, потому что совершенно не понимал, что вдова Элкомба делает здесь, в Финсбери-филдс и почему сменила траур на что-то светлое и жизнерадостное, более подходящее для погожего летнего дня. Однако, когда она подошла ближе, я обнаружил, что это вовсе не Пенелопа Элкомб, а женщина, очень на нее похожая. Та же величественная осанка, те же полные губы. Но она была старше хозяйки Инстед-хауса, волосы были тронуты сединой, и чуть больше морщин на ее лице. Несмотря на это, однако, чувствовалось в ней умиротворение, которого я не видел в леди Элкомб.

Кэйт Филдинг представила мне эту леди как свою тетушку, Сюзанну Ноувелз, мы разговорились, и в течение той приятной беседы я был польщен ее интересом к лондонским театрам и актерам, а также ее просвещенностью в данном вопросе. Кэйт замечала мое смущение и знала, без сомнений, чем оно вызвано. Но я должен был ждать развязки, хотя кое-что уже понимал, и эти проблески были подобны первым лучам рассвета.

Я предложил дамам взглянуть на афишу пьесы Хордла.

– Вы играете в этой пьесе, мастер Ревилл? – спросила госпожа Ноувелз.

– Да, мадам. Страдающего от любви человека.

– Полагаю, обретающего в конце счастье?

– Мне бы не хотелось раскрывать все секреты, но, думаю, могу вас заверить, что если вы не упустите случая посмотреть представление, вы и Кэйт, то будете очень удивлены.

– Я пообещала, тетушка, – сказала Кэйт, – что обязательно приду в «Глобус», чтобы посмотреть на игру Николаса.

Я почувствовал, как сладко сжимается у меня в груди, и это ощущение было лишь слегка омрачено ее следующими словами:

– И на всю труппу, конечно.

– Что ж, тогда мы сделаем это все вместе, – кивнула госпожа Ноувелз.

Я слегка растерялся от этого «все», но потом решил, что она имеет в виду своего мужа или кого-то еще. Потом тетушку Ноувелз призвали какие-то неотложные дела в доме, и мы с Кэйт остались одни. Похоже, нам так и суждено было бродить по садам и лужайкам, и нам вовсе не светили какие-то общие неотложные дела в доме, вдали от посторонних глаз. И все-таки я был очень рад компании этой особы при любых обстоятельствах. И к тому же мне хотелось расспросить ее кое о чем.

– Кэйт, я понятия не имел, что леди Элкомб приходится вам тетушкой.

– Это ни для кого не секрет, Николас.

– Но вы никогда об этом не говорили и даже не называли ее тетей.

– В отличие от тетушки Ноувелз, хотите вы сказать. Я заметила, как вы на нее смотрели. Они очень похожи, Пенелопа и Сюзанна. Но со временем перестаешь замечать это или очень скоро забываешь.

Мы нашли в саду укромный уголок и устроились там.

– На близком расстоянии сходство не так уж и велико.

– О Николас, звучит так нелюбезно.

– Простите, я не хотел, – поспешил я извиниться. – Я имел в виду то, что ваша тетушка, ваша лондонская тетушка, выглядит более счастливой, чем тетушка из Инстед-хауса.

– Что ж, господин Ноувелз полностью посвятил себя супруге.

Она умолчала о том – да это и без слов было понятно, – что лорд Элкомб, должно быть, не был столь же предан своей жене.

– Но почему-то вы никогда не рассказывали о леди Элкомб, – повторил я, возвращаясь к прежней теме и, возможно, испытывая терпение Кэйт.

– Причина того, почему я не зову ее тетушкой, весьма проста. Просто я таковой ее не считаю. Она знатная леди, у нее земли, особняки, власть, и… ну, говоря по правде, она всегда держалась со мной на расстоянии, даже когда я была ребенком. Наверное, потому, что мой отец некогда был в нее влюблен.

Я посмотрел на Кэйт, видимо, чуть пристальнее, потому что она добавила:

– Это было очень давно. Еще до того, как он женился на моей матери.

– Вы в курсе дел, я вижу, – сказал я, удивленный тем, что дочери известно так много о любовных похождениях отца.

– Матушка иногда говорила об этом, – продолжала Кэйт, – была такая шутка между родителями, веселая шутка о том, что мы достаточно часто бывали в Инстед-хаусе, и я играла со своими кузенами, и леди Элкомб одаривала меня снисходительными кивками и улыбками, которые можно по пальцам пересчитать. Немудрено, почему я больше люблю тетушку Ноувелз.

Так много сведений сразу, что я даже не знал, с чего начинать. Кузены. Кутберт и Генри. Я припомнил, как Кэйт однажды назвала Кутберта «друг мой», кажется, это было после спектакля.

– Мы? Вы сказали, мы достаточно часто бывали в Инстед-хаусе.

– Мой отец, матушка и я. Я проводила время в компании Генри и Кутберта. Кутберта в основном. Генри всегда был угрюмым и предпочитал одиночество.

– Выходит, ваша матушка приходится… приходилась сестрой леди Элкомб и госпоже Ноувелз.

– Да, Николас, разумеется. Хотите, я нарисую вам семейное древо, чтобы вы лучше разобрались в положении вещей?

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – ляпнул я, прежде чем понял, что сказал глупость.

Кэйт посмотрела на меня с удивлением. Она ведь просто пошутила. Мы сидели на разных концах садовой скамьи, как обычно. На разных концах. Рядом находилась статуя, Купидон с луком и стрелами и повязкой на глазах, что символизировало его неведение о том, в кого он стреляет. Присутствие этого мраморного карапуза весьма соответствовало моменту (и даже предполагалось), однако сейчас я не был настроен на флирт и добродушные подшучивания, – хотя никогда и не заходил в этом за рамки дозволенного по отношению к Кэйт. Сейчас между мной и невидящим мальчуганом была лишь одна параллель: слепота.