Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме

Меня бросило в жар, когда я понял, чем это мне грозит: вряд ли можно представить себе что-то более страшное, чем стать врагом Гнея Помпея Великого.

ГЛАВА 11

Я решил, что во всем виновата Аврелия. Если бы она не околдовала меня своими женскими чарами, мой мозг был бы способен нормально соображать. Разве может мужчина трезво рассуждать и строить планы, когда все свои способности и поступки он принес в жертву страсти к женщине? Испокон веков молодые люди подобным образом ублажают свою гордость, и я среди них отнюдь не был исключением. Однако что бы я себе ни говорил, ничто не могло ни на йоту ослабить моих чувств к этой женщине. Я постоянно думал о ней и упрямо питал надежду на ее невиновность.

В подобном состоянии духа я провел два последующих дня. От Катилины не было никаких вестей, и я не имел понятия, что мне делать. Когда, покинув храм, я направлялся в бани, ко мне подошел Вальгий, старательно делая вид, что наша встреча произошла случайно, словно кому-то могло быть до этого дело.

— Сегодня встречаемся в доме Леки, — шепотом произнес он. — Как только сгустятся сумерки. Наш час настает. Кстати, насчет Асклепиода. Отличная работа, — сказал он с видом знатока.

Если заговор не был пустой болтовней, Катилине надлежало приступить к решительным действиям в ближайшем будущем. Впрочем, одними только разглагольствованиями эти люди не могли ограничиться: уж слишком много человеческой крови было на их совести. Я отправился в бани как ни в чем не бывало и на сей раз позволил себе роскошь предаться всем возможным удовольствиям, начиная с холодных, слегка теплых и горячих ванн, которые чередовал с парилкой, и кончая массажным столом. Кто знает, когда доведется испытать такое безмятежное блаженство в следующий раз?

Вернувшись домой, я написал завещание, что часто делал во времена беспорядков, волнений и смут. Изложив последнюю волю относительно своей незначительной собственности, я прихватил с собой оружие и, когда уже начало смеркаться, вышел на улицу. Одно из самых неприятных обстоятельств, сопутствующих всякому тайному заговору, — необходимость бродить по улицам в темноте. Дом Леки удалось отыскать не сразу: для этого мне несколько раз пришлось стучать в чьи-то двери и спрашивать, в каком направлении следует идти.

Лишь спустя час после заката я нашел нужный дом. Дверь открыл Торий. Очевидно, рабы на время собрания были заперты в каком-то дальнем помещении. Похоже, то была единственная мера предосторожности, до которой снизошли эти люди. К моему приходу в атрии уже собралось человек пятнадцать. Выражение лиц у всех было озабоченное, словно они наконец осознали всю серьезность своей затеи. Говорили невнятно, вполголоса, словно у каждого на горле была чья-то сдавливающая его рука. Когда из дальней комнаты вышел Катилина, все замолчали.

— Друзья! — начал он. — Патриоты! Настало время действовать.

Он пребывал в состоянии едва сдерживаемой веселости и, когда говорил, с трудом подавлял усмешку, которая то и дело, как острый клинок, разрезала его лицо. От возбуждения его голос дрожал, и я, испытывая ужас, ясно видел, как много времени, ненависти, разочарования и горечи нужно было вложить в этот замысел, чтобы он мог наконец принести плод. Казалось, что Катилина вот-вот пустится в пляс, и от этого ощущения становилось еще больше не по себе.

— Сегодня, — продолжал Катилина, — я направил посыльного к Гаю Манилию в Фиесоле. Он должен быстро собрать своих людей и сразу же начать восстание.

Заговорщики встретили это сообщение громким ликованием.

— С таким же поручением, — едва он заговорил, как вновь наступила тишина, — был направлен другой мой человек в Бруттий к Нобилиору.

Эта весть тоже была встречена возгласами одобрения, но гораздо более сдержанными. Очевидно, большинство людей разделяли мои сомнения относительно бруттиев.

— Когда гонец вернется в Рим, в Бруттии и Этрурии уже начнется восстание. Сенат охватит паника. Это, — не сказал, а выкрикнул он, — будет наше время! Настанет пора начинать бунт здесь, в городе. Мы примемся убивать и жечь дома. Поднимать людей на борьбу с угнетателями, ростовщиками и выродившимися аристократами, прибравшими к рукам высшие государственные должности. Мы пройдем по Риму очистительным огнем и восстановим исконную чистоту Республики!

Трудно было поверить, что эти слова исходили из уст человека, предлагавшего полностью уничтожить Республику.

Однако в шумной тираде Катилины сквозила некая фальшь. Его полуистерическая эйфория была исполнена излишней, отчаянной я бы сказал, веселости. Его прежняя уверенность, хотя ничем и не оправданная, была неподдельной. Теперь же, казалось, она стала натужной. Что могло произойти за последнее время? Неужели он внезапно прозрел, ощутив дыхание реальности? Вряд ли.

— Как только мы скажем свое слово здесь, в городе, — продолжал Катилина, — я выеду за его пределы, чтобы примкнуть к войскам, ибо, только сражаясь за городскими стенами, можно завоевать Рим. Возьму с собой тех, кто пожелает разделить со мной славу на поле боя. Остальные останутся здесь, чтобы удержать власть в городе. Это не менее почетная обязанность.

Оглядевшись, я обнаружил, что все испытали облегчение. Если уличные бои были делом привычным, то рисковать своей жизнью на поле битвы у них, как говорится, была кишка тонка.

Казалось, Катилина понемногу обретает уверенность, как будто впитывая ее от исполненных благоговейной преданности сторонников. Называя каждого из присутствующих по имени, он стал распределять обязанности.

— Вальгий и Торий. Ваши банды поджигателей должны быть в полной боевой готовности. Цетег, тебе необходимо проверить исправность оружия, которое будет роздано нашим сторонникам в городе. Юний, твои уличные шпионы должны быть начеку. — Тут он повернулся ко мне. — Метелл…

— Да, консул. — Я ощутил, как внутри у меня все задрожало.

— Задержись ненадолго, когда все уйдут. У меня для тебя особое поручение.

— Как прикажет мой консул! — покорно отчеканил я.

У меня немного отлегло от сердца. В самом деле, если бы он обнаружил мою измену, то должен был воспользоваться случаем, приказав убить меня.

— Настал исключительно важный день в судьбе Республики! — провозгласил Катилина. — Такой же значительный, как тот, что был семьсот лет назад, когда мы изгнали из Рима Тарквиниев — этих иноземцев, возомнивших себя царями римлян!

Вновь раздались возгласы одобрения.

— В скором будущем учителя в школе будут задавать ученикам вопрос: «Когда была восстановлена Республика?» И те будут отвечать: «В ту ночь, когда в доме Леки собрались сторонники Катилины».

При этих словах ликование и аплодисменты превратились в оглушительный рев. Мне никогда было не постичь природу людей, упивающихся лестью будущих поколений, хотя это было вполне в духе собравшихся в тот вечер заговорщиков.

— Итак, мы начинаем! — на еще более высокой ноте продолжал Катилина. — Отправляйтесь все на свои места. Прошло время речей. Настало время действовать. Да прославит ваши доблестные имена исполненный вами долг под руководством истинного консула! На Форуме будут воздвигнуты памятники в честь ныне присутствующих здесь. Вами все будут восхищаться. Ваши имена будут вписаны в историю Республики наравне с именами ее основателей.

Эти обещания были встречены довольно жидкими возгласами одобрения. Казалось, что они вызвали большое сомнение у присутствующих, ибо даже им было трудно поверить в то, что они некогда обретут подобную славу.

Когда все разошлись и я остался один в неожиданно ставшей большой комнате, то первым делом нащупал рукой кинжал и бойцовскую перчатку.

Спустя несколько минут вернулся Катилина со свитком папируса в руке. Он развернул его на столе, прижав грузом по уголкам. Потом обмакнул тростниковое перо в чернила и обернулся, обращаясь ко мне:

— Деций, я хочу, чтобы ты это подписал. Это послание галлам, которое явится свидетельством нашего участия в восстании, а также залогом наших обещаний удовлетворить их требования — вернуть им свободы и отменить долги.

Я взглянул на папирус. Они в самом деле клюнули на наживку.

— Луций, не кажется ли тебе неразумным заверять нечто вроде этого своими подписями?

Я быстро пробежал глазами документ, который оказался по содержанию таким, как его описал Катилина. Сразу бросилось в глаза имя претора Публия Лентула Суры, но никого больше из людей высокого ранга, на которых с такой легкостью ссылались заговорщики, я не обнаружил. Красс, Гортал, Лукулл и Цезарь в этом списке не значились.

— Война началась, Деций, — сказал Катилина. — Считай, что теперь мы объявлены врагами общества, поэтому наши имена на бумаге ничего не значат. Если, конечно, у тебя нет какой-то особой причины, чтобы не ставить свою подпись.