Кража Казанской - Евгений Евгеньевич Сухов

на реке влажно и сумрачно, синоптики обещают затяжные дожди, что нередко случается в октябре, а потому горожане предпочитают пережидать непогоду в благоустроенных квартирах.

Навстречу Камилю Шамильевичу из бани вышел сосед, уже распаренный, бодрый, невероятно довольный. Перебросились несколькими словами. Исхаков увидел в его глазах интерес – наверняка тому хотелось расспросить про визит в Ватикан, про Чудотворную икону, но, заметив, что мэр не в настроении, проявил деликатность и потопал к себе.

Повесив одежду в предбаннике, Исхаков прошел в хорошо натопленную баню. В лицо шибануло настоянным жаром. Взяв веник, постучал себя по спине, по ногам, почувствовал, как вместе с потом сходит накопившееся напряжение прожитого дня. Лег на скамейку и, упершись взглядом в потемневший потолок, уже в который раз переживал события последних недель.

А с Ватиканом он поступил правильно. Другого пути просто нет. И уж если ступил на дорогу, то ее следует пройти до конца, как бы тяжко ни было. Во всяком случае, потом можно будет сказать себе, что сделал все возможное. На душе как-то разом просветлело. Решение принято. Самое время возвращаться домой.

Опрокинув на себя два тазика с колодезной водой, Камиль Исхаков вернулся в прохладу предбанника. Одевшись, шагнул в сгустившиеся сумерки. Пахло свежей хвоей. Настроение было приподнятое.

Водитель расхаживал подле машины и что-то ковырял острием длинной палки в багровых листьях. Увидев подошедшего Камиля Шамильевича, с нотками скрытой гордости сообщил:

– Грибов тут чуть-чуть насобирал. В основном опята. Закусь из них отменная. Скажу жене, чтобы замариновала.

– Значит, правильно сделали, что приехали, – отвечал приободрившийся мэр. – Теперь в обратную дорогу. Зря не пошел со мной, парок был что надо!

Обратная дорога всегда короче. Ехали быстро, разрезая ближним светом вечернюю мглу. Настроение духоподъемное.

– А знаешь, в этом году морозные дни придут раньше, – произнес Камиль Исхаков.

– Да? Почему так решили, Камиль Шамильевич? – удивленно спросил водитель, выворачивая с поворота.

Дорога опустела. Ехать по такой одно удовольствие.

– Слышал, грачи пролетали?

– Конечно, они так галдели, что на всю округу было слышно.

– На юг птицы летели… Чем раньше они улетают, тем быстрее начнутся морозы. Примета такая народная. Отец меня этому научил. Мы вот такие вещи уже и не знаем, а старикам о них было известно с малолетства. Как азбука!

Приехали в Казань. Стало совсем темно. Уличные фонари ярко освещали дорогу, и сумрачные тени от зданий кривыми многоугольниками падали на асфальт. Подкатили к дому. В квартире маяком полыхал свет. Отпустив машину, Камиль Исхаков поднялся на лестничную площадку. Дверь тотчас распахнулась.

– Я еще не позвонил, а ты уже открыла. Как догадалась?

– Потому что я тебя очень ждала. А когда услышала звуки подъезжающей машины, то поняла, что это ты.

Прошли в квартиру. Улыбнувшись, мэр приобнял жену:

– Ты, кажется, хотела побаловать меня треугольниками?

– Они тебя ждут, я их накрыла, чтобы не остыли. Так ведь вкуснее.

– Вкуснее… Ты даже не представляешь, как я по тебе соскучился.

Глава 4

Июль 1904 года

«За нами наблюдают!»

Вечером Варфоломей Стоян понял, что за ним наблюдают. Одного и того же человека он заприметил в разных уголках города: в чайной на Черном озере, на Воскресенской улице, а когда выходил из бильярдной на Проломной, то едва с ним не столкнулся лоб в лоб. Одет этот человек был неприметно: в длинную белую рубаху со штанами в черно-красную полоску с широким шагом и в просторный халат с небольшим шалевым воротником; на голове – восьмиклинная тюбетейка из темного материала; на ногах ичиги[70] из черной кожи. Именно в такой неброской одежде ходило большинство мужчин из татарских слобод. Возможно, что Варфоломей Стоян не придал бы такому совпадению значения, если бы не острый взгляд, брошенный один раз неизвестным в его сторону. А еще на безымянном пальце у него красовался золотой перстень с изумрудом, никак не вязавшийся с его беспородной внешностью.

Добравшись до дома, Варфоломей переоделся в монаха-схимника, вышел через черный ход и, спрятав лицо под куколем, неспешно прошел совсем рядом с «топтуном»[71]. Незнакомец, сидевший на лавочке, не обратил на него внимания, продолжая пристально наблюдать за дверью и не пропуская ни одного выходящего. Присмотревшись к его внешности повнимательнее, Стоян отметил, что на полицейского незнакомец не походил, на жандарма тоже не вытягивал, – все-таки государевы слуги поступают куда более искусно, за их плечами серьезная школа. И потом, во всей его внешности было что-то неправильное, чужеродное, даже отталкивающее. Вор убедился в этом, когда обнаружил в одежде незнакомца нестыковки, которые никогда бы не допустил татарин: тюбетейка была украшена парчой и узорчатыми шелковыми тканями, а сапоги были с короткими голенищами. Да и лицом незнакомец больше походил на азиата, чем на казанского татарина.

Неужели за ним наблюдают китайцы? Но с какой целью?

Все дело в иконе. Они совершенно не те, за кого себя выдают. И вот теперь, когда они заполучили Явленную, он для них стал ненужным свидетелем. Где-то в районе солнечного сплетения похолодело от дурного предчувствия. Следует вернуться домой и хорошенько все обдумать.

Незнакомец продолжал дежурить на лавке. Его хищная скуластая физиономия выражала полнейшее равнодушие, но в действительности все обстояло иначе: он был напряжен, о чем свидетельствовала прямая спина, которая напоминала стрелу, выпущенную из лука. На мимохожего монаха даже не взглянул, а его жесткий колючий взгляд прицепился к двери, что без конца хлопала от входящих и выходящих жильцов.

Стоян, завернув за угол, еще какое-то время выжидал, крепко сжимая спрятанный в рукаве нож, – не пойдет ли кто-нибудь следом, – и, убедившись в безопасности, вернулся в дом через черный ход.

Всю ночь Варфоломей почти не спал, раздумывал, как следует поступить дальше, а утром, пробудившись с тяжелой головой и дурными навязчивыми мыслями, поделился своими соображениями с Прасковьей.

– Ты все поняла? – спросил взволнованно Стоян, рассказав о задуманном.

– Поняла, – всхлипнув, отвечала напуганная женщина. Всецело подчиненная воле Варфоломея, Прасковья невесело думала о том, какая же такая нелегкая надоумила ее связаться с вором! Не случись греха, так Прокопий, ее бывший муж, не выкрал бы у нее сына, без которого тоска смертная. Возможно, и дальше бы в счастии жили, дочь и сына воспитывали. А Прокопий не позволяет даже с мальчиком увидеться. Порой так по детинушке скучаешь, что хоть раненой волчицей вой! Куда не кинь – всюду клин!

– Ты думаешь, что получится?

– Получится. Давай собираться в дорогу. Денег у нас много. Кое-что еще и на черный день припрятано.

– А где?

Варфоломей внимательно посмотрел на полюбовницу и ответил:

– Не переживай, не найдут. На кладбище среди