Золотая тень Кадыкчана - Ирина Ивановна Беседина

свидетелей, погибли. И его заслали спецпереселенцем на Колыму. Он раненым в плен попал, откуда посчастливилось удрать. Теперь разобрались, извинились и наградили. Так что ты его ни в чём не подозревай. Он наш, не с того берега. Мы решили попрощаться с Чукоткой, посмотреть в последний раз на водопад. Чтобы не мёрзнуть на Чукотском курорте, купили чукчанскую одежду в Уэлене. Ну и перед возвращением домой, в Москву, я захотел показать ему издали, где служил Родине, пока он колотился как спецпереселенец. А на тропе, по которой мы в самоволку бегали, нас подкараулил ваш бдительный сверхсрочник. Вот и всё. Я надеюсь, капитан Иванушкин, ты нас не только отпустишь, но и поможешь быстрее выбраться на материк.

– Помогу при одном условии. Сейчас мы пойдём на ужин. А после ужина ты будешь петь в нашем клубе. Твой друг не поёт? Какие у него таланты? – спросил капитан Иванушкин.

– Нет у меня никаких талантов. Я просто врач.

– Просто врачу такие награды не дают.

– А по совместительству кое-чем занимался в тылу врага, – ответил я. – Просто хобби такое, с медициной не связанное.

Иванушкин вздохнул. По его распоряжению нам принесли одежду. Теперь мы были свои. Переоделись и пошли в столовую.

Вечером Лев давал концерт. Его здесь все знали и любили. Он был весел, раскован, мелодии лились из него радостно. Аккордеон в его руках был вполне одушевлённым. В основном это были песни военных лет. Конечно, он начал с «Землянки» а потом стал петь и романсы. Под конец концерта все стоя аплодировали и кричали «ура». Но оказалось, что это ещё не конец.

– Друзья, – сказал Лев в микрофон, – это моё прощание с вами. Не бывать мне больше на моей теперь уже любимой Чукотке, не встречаться с вами, моими товарищами, сослуживцами. Нас многое связывает. С некоторыми я знаком с войны с Германией. Со многими мы пробивались через пустыню Гоби. Три года я жил среди вас здесь, с нашей первой страшной зимы. Я хочу вам спеть две своих песни, которые сочинил ещё здесь. Одна, естественно, о женщине нашей мечты. О воображаемой женщине. Вторая – баллада о море.

Все сели. В зале наступила тишина ожидания.

Лёва начал песню своим тёплым, душевным, проникающим в душу, голосом. Гитара звучала завораживающе.

Когда притухшая заря приводит вечер, Ты надеваешь белый пух на свои плечи. Ты лёгкой поступью идёшь. Луна сияет, И мир поёт. Смеётся море. Сердце тает, —

И вдруг мощно, как будто у него в груди запылало неугасимое пламя:

Любовь земная нас возносит прямо в небо. Кто не любил, не знал экстаза, тот и не жил. Кто сердце не делил и не горел, Кто разум не терял, Песнь о любви не пел, Тот жизнь не знал. Тот жизнь не знал И счастья не имел.

И опять нежно и тихо, как будто рассказ о дорогих сердцу воспоминаниях:

Шуршат шелка, волшебны запахи и звуки. И, словно лебеди, танцуют твои руки. И моря плеск, как песня нежная сквозь слёзы. В руках твоих благоухают розы, — И снова красиво, мощно, утверждающе: Любовь земная нас возносит прямо в небо. Кто не любил, не знал экстаза, тот и не жил. Кто сердце не делил и не горел, Кто разум не терял, Песнь о любви не пел, Тот жизнь не знал. Тот жизнь не знал И счастья не имел!

Песня оборвалась. Но казалось, что ещё звучит, люди не могли отойти от переживаний.

Я не знал своего Лёву. Никогда не думал, что это такая мощная и эмоциональная натура. После тишины раздался такой шквал аплодисментов, о котором артист только может мечтать.

– А теперь моя баллада о море. Музыку я ещё не придумал. Я вам прочитаю её сегодня. Вы видели море всяким. И вы меня поймёте.

Читал он неважно. Но вещь была сильной. Я приведу здесь его стихи.

Я завидую морю, что дышит грозой, Этой силе стихии, свободой согретой, Небу, в высшем порыве кричащем грозой. Берегам дальним, диким, в утёсы одетым. Море! Море! Ты было моею мечтой. Ты красой одарило и далью безбрежной. Где-то парус и песня, простор голубой. Далеки вы от нашей Чукотки заснеженной. Я стою на скале, на ярило гляжу. Вижу – в ярости море, и тёмные тучи, Молний стрелы, и грохот, и гром, и прибой — Всё смешалось в едином порыве могучем. Море бьётся в утёс. Море стонет, ревёт. И темна его глубь белопенная. Голова моя кругом весёлым идёт. Манят дали и страны, вселенная.

Лев замолчал. Поклонился и сказал:

– Спасибо, что вы меня выслушали.

Его окружили ребята, с которыми он служил раньше. Подошёл Иванушкин.

Обнял его и расцеловал.

– Это я от всех нас. А теперь, друзья-товарищи, по домам. Я забираю нашего гостя.

Он подозвал меня, и мы втроём вышли из клуба. Иванушкин пригласил нас к себе ночевать.

Я всегда хотел сочинить что-нибудь значительное об океане, но у меня не получалось. А вот у Лёвы получилось. Очевидно, его душа и разум более чувствительны к симфонии океана.

А утром, чуть свет, мы с Лёвой отправились к своим рюкзакам. Лев сказал Иванушкину, что если мы не улетим из Уэлена, то непременно вернёмся в часть. Он нам поможет определиться на судно, когда откроется навигация. Самолётом он нас, естественно, отправить в Москву не может. Истребители от них в Москву не летают.

Мы взяли рюкзаки и отправились в Уэлен.

– Иванушкин – прекрасный командир. Мы с ним подружились на войне, ещё в Берлине. Нам повезло вместе переходить через пустыню Гоби. А потом здесь встретились в ту жестокую первую