Коллекция Энни Мэддокс - Шарлотта Брандиш

с мукой – в крошку… Господи, да как это вообще возможно? – взмолилась Оливия, с тоской глядя на брусок масла и муку, которые каким-то загадочным образом должны были обрести новую форму. – А желтки – добела? Они же жёлтые!

– Это-то как раз и несложно. А вот с мукой придётся повозиться, это да. Но я охотно вас научу.

Оливия обернулась. На пороге стоял доктор Гиллеспи, и мартовское солнце, затопившее кухню, било ему в лицо. Весело щурясь, он скинул пиджак, под которым обнаружился зелёный вязаный жилет, закатал рукава рубашки и начал командовать так, будто им двоим предстояло провести сложнейшую операцию.

– Так, сестра Адамсон, выше нос. Пациент наготове. Сыпьте лёд в миску. Ещё. Теперь холодная вода. А теперь опускайте туда руки. Опускайте, опускайте, и нечего так на меня смотреть. Будет немного неприятно, да.

Погрузив руки до самых запястий в миску со льдом, Оливия чуть не вскрикнула. Тысячи иголочек закололи кожу, суставы сковало холодом.

– А теперь приступайте! – вновь скомандовал доктор. К этому времени он ножом порубил масло на ровные квадратики и выложил их к муке. – Растирайте! Интенсивнее! Снова лёд! Теперь опять мука! Мягче движения, не спешите! Лёд! Мука!

Сама не зная почему, Оливия позволила ему командовать, раз за разом погружая руки то в ледяную воду, то в мешанину масла с мукой, которая вскоре и правда стала походить на крошку. Увлёкшись, она даже ощутила что-то вроде азарта, и тёрла, и тёрла шершавую смесь, пока доктор насмешливо не поинтересовался:

– Вы что, готовите пирог в первый раз?

– Ага, – легкомысленно призналась Оливия. – Как-то так вышло, что я в жизни не испекла ни одного пирога. А вот откуда такие глубокие познания о кулинарии у вас, лондонского доктора?

– Моя мать держала маленькую пекарню. Слышали песенку «На берегах Лох-Ломонд»? Вот там-то мы с братьями и выросли. Наша семья жила небогато, как и все в тех краях, но возиться с тестом я научился раньше, чем удить рыбу. А благодаря матери, которая всю жизнь простояла у плиты и откладывала каждый грош, я получил образование. Так что своей карьерой, я, можно сказать, обязан пирогам и булкам.

– А ваши братья? Они тоже стали врачами?

– Нет, оба пошли по дурной дорожке, к большому сожалению нашей матери. Из всех её детей в люди выбился только я один. Но не волнуйтесь, мисс Адамсон, когда мы поженимся, вам не придётся заниматься хозяйством. Мне нужна соратница, а не кухарка, а потому…

– …Что, простите? Поженимся?! – от неожиданности Оливия слишком сильно ударила ножом по скорлупе, и желток стёк по её пальцам к тщательно отделённым белкам.

– Ну вот, всё испортили, – огорчился доктор, глядя в миску. – Хотя я сам виноват, не с того начал. Погодите-ка минутку.

Без всякого волнения доктор Гиллеспи точными скупыми движениями достал из буфета две маленькие рюмочки для ликёра и наполнил их сладким вином из миски с грушами. Пригладив волосы и одёрнув жилет, он спокойно произнёс:

– Надеюсь, дорогая мисс Адамсон, что вы согласитесь стать мне супругой и верной соратницей. Сейчас я небогат, хотя уже совсем скоро моё материальное положение ощутимо изменится, к тому же в будущем меня ждут великие свершения. Вам не придётся жалеть о сделанном выборе. Но, если вам требуется время на раздумья, то я готов подождать до пятницы.

Оливия оглядела кухню, наполненную утренним восторженным светом, стол в мучной пыли и скорлупках. Перевела взгляд на доктора, который смотрел на неё без улыбки.

– Это какая-то шутка, доктор Гиллеспи?

– Фрэнсис, если позволите.

– Так вот, доктор Гиллеспи, – Оливия решительно отвергла намёк на сближение. – Это всё смахивает на дурную шутку. Кроме того, я пока что вовсе не собираюсь выходить замуж. И мне всегда казалось, что супругов должно связывать нечто большее, чем полчаса, проведённые на кухне.

– Что же?

– Возможно, общность интересов?

– Она непременно возникнет, как только вы лучше узнаете меня. Что ещё?

– Симпатия. Страсть. Чувства, наконец. Вы что-нибудь слышали об этом?

– Распространённое заблуждение и самый ненадёжный фундамент для семейной жизни, – отмахнулся доктор. – Годится лишь для экзальтированных особ, склонных к истерии. Или для очень юных девушек без капли жизненного опыта. Вы не даёте себе труда, мисс Адамсон, отрешиться от навязанных вам установок и взглянуть на предложенную задачу с точки зрения логики.

– Надеюсь, доктор Гиллеспи, что когда я соберусь выходить замуж, то не буду воспринимать это как задачу, которую стоит решать с точки зрения логики, – нашлась, наконец, Оливия, уязвлённая, как многие очень молодые люди, упоминанием о её юности. – А теперь, если вы закончили…

Доктор рассмеялся и залпом выпил вино, а после вновь засучил рукава, взял чистую миску и принялся аккуратно отделять желтки от белков.

– Умолкаю, мисс Адамсон, умолкаю! Я и не ждал, что получится с первого раза. Но времени полно. Я уезжаю только осенью, так что у меня ещё будут шансы вас переубедить.

Он всыпал в миску с желтками сахар и передал её Оливии, продемонстрировав, что с ними следует делать, а сам принялся взбивать венчиком мутные белки.

– Куда вы едете? – светски поинтересовалась она.

– Сначала во Францию, у меня там кое-какие дела. Потом, вероятно, в Румынию, а после в Германию. Вам понравится в Берлине, мисс Адамсон, я в этом уверен.

– Вы опять? – нахмурилась Оливия. – Никуда я с вами ехать не собираюсь, поймите уже!

– Всё-всё, мисс Адамсон, вернёмся к этому разговору в пятницу, не раньше! – доктор опять рассмеялся, будто Оливия была несносным ребёнком и её запальчивость забавляла его. – А пока позвольте рассказать вам маленькую историю. Позволите?

Оливия нехотя кивнула, продолжая растирать желтки.

– Одну мою тётку по матери звали Эрминтрудой, можете себе представить? Так вот, несмотря на имя, она была очень мудрой женщиной. Она считала, что муж и жена не только не должны питать друг к другу сильных чувств, но, напротив, лёгкая неприязнь будет служить особым скрепляющим супружеский союз свойством.

– И что же? Она была замужем?

– О да, и у неё был на редкость долгий и крепкий брак. С супругом они находились в вечной конфронтации, но, вопреки слабому здоровью и множеству неизлечимых заболеваний, он прожил много дольше отпущенного. Я уверен, что только благодаря тётке Эрминтруде. Он неоднократно заявлял, что стремится пережить её, дабы не доставить ей удовольствие проматывать его наследство, и испустил последний вздох лишь тогда, когда она слегла с воспалением лёгких. Они умерли в один день и час, держась за руки, с именами друг друга на устах. Так что в этой теории есть рациональное зерно, вы так не считаете?

– Не считаю. Но история на редкость романтичная, если вы