Коллекция Энни Мэддокс - Шарлотта Брандиш

А вот она примеряет новое платье из мягкой голубой фланели, которое мать сшила тайком, чтобы сюрприз удался. Лиф спереди украшен тонкой вышивкой – бледно-сиреневые ирисы переплетаются с душистым горошком. К платью прилагается бархатная пелерина такого густого небесного оттенка, что Энни чувствует себя в ней не то наследной принцессой, не то королевой фей. Какое же упоительное ощущение! Мягчайшая ткань обволакивает тело, шею ласкает бархат, а мамины тёплые руки прижимают её к себе, и она ощущает тонкий аромат сладких лавандовых подушечек, до которых та большая охотница.

Следующая сцена: отец возвращается из редакции, сдав материал. Он весел, беззаботен, и они с матерью, заслышав его мелодичный свист через открытые окна столовой, лукаво переглядываются и стягивают фартуки, предвкушая восторги и похвалу. Стол накрыт по-королевски: пухлая утка в блестящей глазури, розовый окорок в окружении румяных картофелин, артишоки в оливковом масле и немецкий яблочный пирог с коринкой. Сервировка – на лучшем семейном фарфоре, скатерть – белоснежная, точно горные вершины на картинке в детской энциклопедии. Над столом витают аппетитные запахи чеснока и розмарина, а на кухне, в медном ведёрке, ждёт своего часа шампанское. Энни часто моргает и трёт кончик языка о нижние зубы, вспомнив, как ледяные пузырьки щипались, когда она, чтобы повеселить родителей, схватила отцовский фужер и залихватски опустошила его в несколько глотков под общий хохот.

Картина за картиной проносится перед ней, и в который раз ей хочется уменьшиться, стать совсем крохотной и бестелесной, прорвать пелену времени, проникнуть туда, в прошлое, пусть даже без права возвращения, лишь бы остаться там, с ними, лишь бы они смотрели на неё с той же любовью, лишь бы их руки обнимали её с прежним теплом.

В дверь легонько постучали, но Энни не услышала стука. Раскрасневшаяся, словно у неё поднялась температура, она стояла на коленях и вглядывалась в лица фантомов, вызванных к жизни тоской по утраченному. Зрачки её расширились, на лбу проступили бисеринки пота, и шрам в форме завитка от каминной решётки стал совсем багровым, а она, не чувствуя боли, продолжала терзать его, будто упорство могло вернуть её коже прежнюю гладкость.

Оливия вновь постучала, приложив ухо к двери, но в ответ не раздалось ни звука. Ей пришлось вернуться к себе, пока не проснулся кто-нибудь из персонала, и отложить беседу с Энни на завтрашний день.

Стук Филиппа Адамсона тоже никто не услышал. Никто из редких прохожих и подумать не мог, что прямо у них под ногами исступлённо стучит и стучит заржавленной киркой отчаявшийся, снедаемый страхом за свою жизнь молодой человек в грязном костюме. Ворох подгнившей соломы должен был служить ему постелью, жестянка с мясными консервами и чёрствая булка с изюмом ужином, а свечной огарок в щербатом глиняном блюдце – единственным источником света и надежды, что тьма не сомкнётся вокруг него.

Древний и равнодушный к печалям своих детей город раскинулся над ним каменной громадой до самого Северного моря, и Филипп, погребённый заживо в его глубинах, мог только вспоминать слова молитв и продолжать, и продолжать исступлённо стучать по кирпичной кладке, уворачиваясь от колких ошмётков.

Молилась в этот поздний час и мисс Эппл. Стоя на коленях и положив сцепленные в замок ладони на кровать, она возносила мольбы о спасении Сент-Леонардса и всех, нашедших убежище под его крышей, и в этой молитве, полной страстных призывов, почти требований, слышалось отчаяние, в котором она не решалась признаться даже само́й себе.

Отчаяние, только другого рода, испытывала и мисс Данбар. Погрузив распухшие ступни, ставшие первой жертвой на пути к семейному счастью, в тёплую воду с эпсомской солью, она рассматривала бланк несогласия и горько вздыхала. Необходимость делать выбор между тем, что диктовало чувство долга, и тем, к чему призывало сердце, истерзала ей душу. Вода давно остыла, и крупные белые колени мисс Данбар покрылись мурашками, но она всё сидела, будто дева у ручья, перебирая длинные пряди распущенных волос и уговаривая собственную совесть.

А вот мистер Бодкин к угрызениям был не склонен. Размышляя, какой костюм ему следует заказать у портного в честь вступления в новую должность, он заглянул в дортуар к спящим воспитанникам, поправил одеяло на номере девятнадцатом, попутно ужаснувшись худобе мальчика, чьё тощее тельце даже не сминало матрац, словно бы ничего не весило, а затем отправился к себе и, насвистывая, облачился в мягкую пижаму. Убрав письмо, которое должно было стать решающим залпом в грядущей битве, под подушку, он быстро и сладко уснул как человек, чья совесть ничем не отягощена, а будущее сулит лишь заманчивые перспективы.

Часом позже уснула и Оливия. В её комнате с низким подоконником и выгоревшими обоями пахло сухими апельсиновыми корками и немного пылью, но бельё было чистым и гладким от множества стирок, а матрац удобным. Уже проваливаясь в сон, точно в кроличью нору, она успела ухватить за кончик хвоста одно из событий дня: длинный розовый язык Энни и румянец возмущения, окрасивший щёки самой худенькой и тихой из Мышек. Воспоминание скользнуло в копилку к остальным, и через секунду она уже спала.

К трём пополуночи всё стихло, и Сент-Леонардс наполнился покоем. Сновидения тридцати шести воспитанников воспарили фантомами к высоким потолкам дортуаров, заклубились по коридорам, осели на стёклах туманной вуалью, и старый дом привычно откликнулся на их зов, прогудев ветром в дымовых трубах и проскрипев половицами. Фонарь у парадного крыльца мигнул и вновь засиял, отгоняя тьму от порога, не давая ей шанса просочиться внутрь. И когда дверь чёрного хода вдруг бесшумно открылась, лёгкие шаги вошедшего услышала только зеленоглазая Табита. Но ей, разумеется, не было никакого дела до людских секретов, и она поспешила вернуться в свои кошачьи сны, в которых весна всегда отворяла дверцу в лето.

Глава одиннадцатая, в которой мисс Данбар раздосадована словоохотливостью кухарки, Оливия Адамсон неожиданно получает предложение руки и сердца, а Энни Мэддокс намерена изрядно повеселиться

Установленный порядок в приюте «Сент-Леонардс» соблюдался неукоснительно, и персонал мог приступить к завтраку лишь тогда, когда все воспитанники уходили на занятия, а малыши препоручались заботам дежурных из числа девочек, окончивших обучение и состоявших в должности помощниц.

Оливия, с семи утра сражавшаяся с печатной машинкой под ироничным взглядом директрисы, явилась к завтраку последней, чем и заслужила неодобрение кухарки. Остальные же не обратили на неё особого внимания, даже Энни держалась на удивление отстранённо.

В кухне было душно, на плите в медной кастрюльке томился бульон из говяжьих костей, и раскрасневшаяся миссис Мейси сновала у плиты с видом