Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах

Мы добрались до площадки и остановились возле закрытой двери комнаты, в которой Оскар нашел труп Билли Вуда. Мой друг немного помедлил.

— Тише! — прошептал он. — Тише! Послушайте! — Я так и сделал, но ничего не услышал. — Что это было? — спросил Оскар, протягивая мне свечу.

Я ждал и через несколько мгновений уловил слабый звук, доносившийся из комнаты, возможно, приглушенный плач ребенка или где-то далеко скулил раненый пес. Мы подошли ближе к двери, жалобные звуки стихли, но после короткой паузы, словно кто-то затаил дыхание, послышался необычный скрежет, а в следующее мгновение мне показалось, будто кто-то принялся стучать кулаком по стеклу. Оскар резко распахнул дверь, и в этот момент к нам вылетела маленькая птичка, которая тут же метнулась обратно в комнату, — она отчаянно взмахивала крылышками, снова и снова ударялась о стены, пол и потолок, яростно билась в оконное стекло.

— О господи! — воскликнул Оскар. — Это душа Билли Вуда, которая оказалась здесь в плену! Мы должны выпустить ее на свободу.

Он бросился к окну, толкнул обеими руками раму и широко распахнул створки. Затем встал спиной к стене, и как только он это сделал, птичка вылетела на улицу.

— Вы поступили правильно, — сказал я.

— Это была ласточка, — проговорил Оскар, закрывая окно. — «Бог поругаем не бывает».[81] — Он закрыл оконную задвижку. — Мы оставили окно открытым, когда были здесь с Конаном Дойлом?

— Вполне возможно, — ответил я. — День был душным, я не помню. Может быть, миссис О’Киф открыла его, когда была здесь?

— Может быть. — Оскар стоял и смотрел на пустую комнату. — Удивительно, как мало мы помним даже в тех в случаях, когда события кажутся нам яркими. Мысленный взор не похож на фотоаппарат; скорее, это кисть художника. Увы, он не воспроизводит реальность. Он способен вернуть цвет дня, чувства, которые у вас возникли в какой-то момент, но детали исчезают. Вполне подходящий инструмент для поэтов и художников, но для детективов совершенно бесполезен!

Мой друг медленно подошел к окну и выглянул на улицу.

— Что я помню о вторнике тридцать первого августа 1889 года? Слишком мало, Роберт, слишком мало! — Он повернулся и пристально посмотрел на меня. — Примерно в половине четвертого я стоял на пороге этой комнаты — там, где сейчас стоите вы, — и что же именно я увидел?

— Вы увидели тело Билли Вуда.

Оскар перешел в центр комнаты.

— Билли лежал здесь. Его голова находилась там, где сейчас мои ноги, обнаженное тело было залито кровью, но его руки и ноги показались мне ослепительно-белыми. Так много крови! Где находилась его одежда? Не могу сказать. Я запомнил персидский ковер на полу. И свечи, которые стояли полукругом возле головы, они почти догорели, однако фитильки еще мерцали. Сколько их было? Четыре наверняка, возможно, шесть.

— И нож. Вы сказали, что был нож.

— Да, маленький нож. Или бритва. Лезвие сверкало, я помню, что оно испускало свет.

— А это важно?

— Если бы Билли убили им, оно было бы запачкано кровью.

— Разве его не могли сначала использовать, а потом вытереть?

— Могли, конечно, — не стал спорить Оскар.

Он прошел по воображаемой линии, начерченной вокруг тела, и встал рядом со мной. Достав сигарету, прикурил от свечи, которую я продолжал держать в руке, и мы вместе посмотрели на голые половицы.

— И что осталось в памяти самым ярким из увиденного в тот ужасный день? — спросил я.

Сигаретный дым медленно поднимался изо рта и ноздрей Оскара, образуя облачко над головой.

— Ужас, — ответил он, — и багряная кровь… то, каким красивым и невинным казался Билли. Его тело было залито кровью, но лицо оставалось чистым и безмятежным. Билли лежал с закрытыми глазами, так, будто обрел покой, Роберт. Его зверски убили, но он выглядел счастливым. Как такое возможно?

— Мне непонятно другое: мы вернулись на место преступления менее чем через двадцать четыре часа после убийства и обнаружили, что в комнате не осталось никаких следов ужасного преступления. Всё убрали.

— За исключением капель крови, найденных Артуром! — Оскар отошел от меня, чтобы осмотреть правую стену. — Где они, Роберт? Где кровь? — Он тщательно изучил стену, даже провел по ней рукой. — Дайте-ка свечу, становится темно. — Я отдал ему свечу. Мы остановились на том самом месте, где стоял Конан Дойл. — Артур обнаружил пятна где-то здесь, верно?

— Мне кажется, да.

— Давайте разделим стену на квадраты, Роберт, — так поступает наш друг Миллес, когда собирается написать большую картину. Теперь тщательно изучим каждый квадрат: сначала по вертикали, потом по горизонтали. Не торопитесь… Где кровь, Роберт?

— Я не вижу.

— Как и я, — признался Оскар.

Мы стояли и молча смотрели на обои. Оскар затянулся сигаретой, и на его лице появилась улыбка.

— Какие жуткие обои, вы согласны? Такая нелепая расцветка наверняка пользуется самой большой популярностью. — Я рассмеялся. Все еще ухмыляясь, Оскар повернулся ко мне, но теперь его улыбка стала мягкой и нежной. — Не думаю, что стены смущали несчастного Билли. Насколько я помню, он не обращал внимания на то, что его окружало. Его вполне устраивал собственный внутренний мир. Сейчас я начинаю думать, что он никогда не был так счастлив, как в момент своей смерти… «Если теперь, так, значит, не потом; если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь…»[82] Вы готовы, Роберт? Давайте, осмотрим остальные комнаты и уйдем отсюда.

Оскар взял из моих рук свечу и, не оборачиваясь, вышел из комнаты. Казалось, он куда-то торопится. Наш осмотр остальной части дома получился поверхностным. На каждом этаже имелось по две комнаты, а также туалет, гардеробная под лестницей, буфетная и умывальная по соседству с кухней. Оскар открывал двери в каждое помещение, приподнимал свечу и бормотал:

— Здесь ничего нет. — Или что-то в таком же роде и шел дальше.

Мне показалось, что дом выглядит так же, как во время нашего предыдущего визита: пустой, нежилой и почти полностью голый.

— Когда здесь проходили встречи клуба Беллотти, мебели тоже не было? — спросил я, когда мы шли от кухни к входной двери.

— Да, — ответил Оскар. — Беллотти — бродячий комедиант, он возит костюмы и все необходимое с собой. Когда ты арендуешь комнату в таком доме, все происходит примерно так стол и стул, голая тумбочка, чайник на кухне и больше ничего. Когда я приходил в дом в августе, он выглядел так же… вот только… только… — Мы стояли в коридоре, у основания лестницы. Внезапно Оскар возбужденно взмахнул руками. — Браво, Роберт! — вскричал он, и я с недоумением на него посмотрел. — Вот только здесь стоял высокий деревянный сундук. — Мой друг указал на стену у лестницы.

— Вы уверены?

— Да, — сказал Оскар, с трудом опускаясь на колени, чтобы осмотреть половицы. — На полу не осталось царапин, но сундук тут стоял, я уверен…

— Уверены?

— А куда еще я мог бы положить шляпу и трость? Ведь я не стал бы бросать их на пол? — Он поднялся на ноги, опираясь на мою руку. — Благодарю вас, Роберт, благодарю! Вы сумели отпереть еще одни врата на нашем пути.

— Неужели? — Я рассмеялся.

— Да, мой друг. Доктор Ватсон не мог бы сделать большего. Задав вопрос о мебели, которой теперь нет, вы напомнили мне о предмете, который здесь был. Когда я вошел в дом в тот день, я быстро прошел мимо экономки, но перед тем, как подняться по лестнице, машинально снял шляпу и положил на сундук вместе с тростью. Я оставил их на деревянном сундуке, в котором в дом доставили персидские ковры, свечи и другие атрибуты, а потом унесли тело несчастного Билли! Я салютую вашему гению, Роберт! Я должен вознаградить его чаем с кексами в «Савое», или даже рейнвейном с сельтерской. Сколько сейчас времени?

К тому моменту, когда мы добрались до отеля «Савой» и нам подали чай с кексами, крампетами[83], тостами с анчоусами и, разумеется, рейнвейном и сельтерской, было начало шестого. По дороге Оскар остановил кэб у цветочного киоска возле «Чаринг-Кросс» и купил нам в петлицу по бутоньерке — камелии в обрамлении зеленого папоротника.

— По-настоящему удачно оформленная петлица есть единственное, что связывает Искусство и Природу, — заметил я, когда мы садились в кэб. — Джентльмен должен быть либо произведением искусства, либо носить произведение искусства.

— Кто это сказал? — спросил Оскар.

— Вы, — ответил я. — И вам это прекрасно известно.

— Неужели? — переспросил он, нахмурив лоб. — Может быть, Уистлер?.. Да, скорее всего, именно он автор этой фразы.

Оскар был в великолепной форме.

— Никаких пирожных, Чезаре! Мы проголодались и решили соблюдать строжайшую диету! — сказал Оскар, когда мы пили чай за его любимым столиком в «Савое». Здесь он чувствовал себя, словно рыба в воде. — Сегодня мы заметно продвинулись вперед. Роберт, — заявил он, стирая масло с подбородка. Оскар обладал безупречными манерами, но был не самым аккуратным едоком. — И очень скоро, — уверенно добавил он, — мы добьемся большего.