Кроваво-красные бисквиты - Лев Брусилов

тебя, Савелий, вот что спросить хотел. Мы тут в гостинице у Стратониды Ивановны остановились, так вот она нам поведала, что будто бы были такие случаи у вас в городе, когда людей живыми хоронили. Вот я и подумал, кому это может быть известно, как не кладбищенскому сторожу. Ну так что, были случаи, или врет Савельева?

– Нет, не врет. Были такие случаи, вернее случай. Один раз это было, и не на нашем кладбище. Купца Махоркина живым похоронили, в каком-то беспамятстве он был, опоили его, что ли. Точно сказать не могу. Вот, значит, похоронили его, а он, уже будучи в могиле, пришел в себя. И как только ему удалось выбраться наружу? Вот как было!

– А на вашем кладбище, значит, подобного не случалось?

– Нет, на нашем не было такого, я бы знал. Уж больше пяти десятков лет я тут служу, и ничего похожего!

– А может быть, странности какие-нибудь случались… – с ленцой в голосе проговорил фон Шпинне.

– Странности случались, в кладбищенском деле без странностей не обходится. Покойники, они ведь разные: одни спокойные, а другие озорные…

Чтобы сторож не нырнул в мистические фантазии, фон Шпинне решил несколько сменить тему.

– Стало быть, ты, Савелий, больше пятидесяти лет тут покойников сторожишь. Это сколько мимо тебя похорон-то прошло, наверное, не счесть?

– Отчего не счесть, можно счесть, если по могилкам глянуть…

– Ну, тогда ты, должно быть, и похороны Прудниковой помнишь?

– А как же? Помню! Я и не токмо ее похороны помню, но и батюшки ее, и матушки. Они же все тут лежат. Вон могила Глафиры, а чуть левее – это матушка ее лежит, а еще левее – отец. Могучий был человек, а отчего помер, до сих пор тайна…

– Ходят слухи, что это Глафира его отравила, а потом, вслед за отцом, и мать… – осторожно проговорил начальник сыскной, не зная, как на его слова отреагирует сторож.

– Верно, ходили такие слухи, но я в них не верю, – спокойно и добродушно проговорил Савелий. – Глафира, она тихая была. Я ее хорошо помню, хоть и лет с тех пор прошло о-го-го! Вроде даже и чуток блажная. В церковь ходила часто, ни одного воскресенья не пропускала… Может, слухи и верные, отравили Прудниковых-то, однако это, как мне думается, была не Глафира…

– А кто же тогда?

– Да мало ли людей злых на свете…

– Ну, может, это все-таки Глафира сделала? Она же, говорят, в подоле принесла, а отец строгий был…

Начальник сыскной специально приплел то, что Глафира якобы принесла в подоле, это было неправдой, по крайней мере, Фоме Фомичу это было неизвестно. Но эти слова, по мнению фон Шпинне, должны были возмутить старика, а произошло другое.

– Отец, ваша правда, строгий был, однако к дочери своей хорошо относился. И то, что она в подоле принесла, он ей простил. Это мне известно. Нет, это не Глафира! А вот муж ее, тот мог, наверное…

– А кто был ее мужем?

– Ну, тут я вам не пособник, чего не знаю, того не знаю, да по правде ежели говорить, то и знать не хочу.

Начальник сыскной задумался, но не о муже Глафиры, как могло показаться, а о том, как все ловко получилось – он ведь нашармачка ляпнул про «принесла в подоле», чтобы озлить старика и тот стал возражать да отрицать, а оно вон как вышло! Фома Фомич взял это на заметку, но расспрашивать сторожа о том, кого Глафира в подоле принесла, не стал, а заговорил о другом.

– Говорят, что Глафира руки на себя наложила.

– Да! – кивнул сторож. – Говорят. А там кто его знает? Может, наложила, а может, и нет!

– А кто за Глафириной могилкой-то смотрит?

– Да вы знаете, женщина одна. Появилась тут года два назад и стала за могилами Прудниковых ухаживать…

– И как она это объяснила?

– Сказала, что приходится дальней родственницей…

– А где живет эта женщина?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Может, в городе, а может, и из какой ближней деревни приезжает…

– Когда она последний раз тут была?

– Недели две или три назад!

– А как ее зовут, не знаешь случайно?

– Нет, не знаю. Да мне это и не за надобностью. Молодая, может быть, еще и девка, а может, и молодуха. Это раньше было видно, кто девка, а кто уже не девка, а нынче бабы старым обычаям не следуют. Вот и путаешься, кто есть кто.

– Она сюда, на могилку, часто приходит?

– Нет, не часто, раз в месяц, а зимой и вовсе не приходит…

– Но зимой-то зачем ходить, зимой, верно, никто не ходит? – спросил фон Шпинне.

– Вот тут вы не правы. Ходят и зимой, и не меньше, чем летом. У нас здесь, на кладбище, всегда дорожки от снега убраны…

– Сам справляешься?

– Нет, люди помогают, дьякон Филарет, служки церковные, певчие бывают. Народу много, и никто не отказывает.

– Значит, зимой этой молодухи не бывает, а только летом?

– Почему ж только летом? Нет. И осенью, и весной, в особенности весной, до Пасхи и после Пасхи.

– А что, Савелий, сама она сюда приходит или с кем-нибудь?

– Сама, всегда сама.

– Ты, значит, Савелий, рассказал Скворчанскому про эту молодуху, которая за могилками следит?

– Рассказал…

– Так, может, он не могилы испугался, а твоего рассказа? – спросил фон Шпинне и заглянул в глаза сторожу.

– Может быть, может быть! – в задумчивости замотал головой старик. – Только что в том страшного, когда кто-то на могилку приходит, цветы приносит, убирает? В том ничего страшного нету!

– Но это как сказать. Для тебя, может быть, и нету, а вот для господина Скворчанского, кто знает, может быть и самый черный страх. Ты ему эту женщину описывал?

– Описывал, а то как же. Он ко мне настойчиво так подступил, какая она из себя, скажи. Вот я и сказал… Так он и не дослушал, убежал… – сокрушаясь, проговорил Савелий.

– Ну, тогда и мне расскажи, как она выглядела, женщина эта?

– Да я ее, признаться, и не очень-то рассмотрел. Потому как она всегда голову опускала, точно стыдилась. Ну а я и не лез, чтобы в лицо заглядывать. Да это мне и ни к чему!

– Да, дела… – протянул Фома Фомич. – Как же нам эту женщину найти? Если она родственница покойной Глафире Прудниковой, значит, по закону может претендовать на наследство…

– А большое наследство-то? – У сторожа даже лицо вытянулось и местами разгладились морщины, так ему хотелось узнать про наследство. Начальник сыскной не стал его разочаровывать.

– Сто тыщ! – сказал он и при