Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители

— Вам обязательно, лорд Пауэрскорт, надо поговорить со Старым Питером. Я, правда, даже не знаю его фамилии. Ты с ним знаком, Патрик?

— Лично не познакомился, но слышу о нем постоянно.

— Не родственник ли он тезке, апостолу Петру? — спросил Пауэрскорт.

— Нет, — рассмеялась Энн. — Зато наш Старый Питер вот уже тридцать лет бессменно, с жезлом в руке возглавляет парадные церковные процессии. До этого он, по-моему, служил кучером у прежнего епископа. Старый Питер коренной комптонец, и ему уже под девяносто.

— Девяносто один, — поправил Патрик. — Мы в прошлом году делали очерк о жителях Комптона, достигших девяностолетия. Нашли троих таких, причем двое — сестрички, что живут за станцией.

— Как бы то ни было, лорд Пауэрскорт, я уверена, Старый Питер может вам рассказать немало интересного. Больше, чем он, никто не вспомнит. Он живет в отдельном домишке, в конце епископского сада. Хотите, я вас сейчас туда провожу?

Надевая пальто и беря свою трость, Пауэрскорт сделал быстрые подсчеты.

— По возрасту ваш Старый Питер годится в деды епископу Мортону, — весело объявил он. — В год битвы при Ватерлоо ему исполнилось пять, а во время Крымской войны уже перевалило за сорок. Ну что ж, послушаем, что нам поведает сей комптонский Мафусаил.

14

Наиболее примечательна в облике Старого Питера была шевелюра. Казалось, за десятилетия службы в соборе он не потерял ни единого волоска. Обрамлявшая лицо белая как снег густая грива делала этого ветерана англиканского собора похожим на жреца-друида. Из-под косматых седых бровей смотрели янтарные глаза, из угла рта торчала его прокуренная, на вид еще более старая, чем он, трубка.

Представив Пауэрскорта, Энн Герберт вернулась к себе. Указав детективу на продавленный диван против камина, сам хозяин вновь опустился в стоявшее рядом истрепанное кожаное кресло. Как большинство престарелых персон, он первым делом представил гостю отчет о своем здоровье.

— Видеть я вижу, — доложил он, махнув трубкой в опасной близости от глаз, — и запах чую. Только вот глуховат стал, прям беда, так что уж говорите мне погромче, лорд. А ноги пока ничего, хожу, хотя в коленке левой слабость; доктор сказал, мол, от подагры.

— Мне хотелось бы расспросить вас о людях, живущих на территории собора, — слегка повысив голос, обратился к старцу Пауэрскорт. — Говорят, вы наверняка знаете, если в ком-то здесь что-нибудь необычное.

— Необычное, лорд? — хрипло хохотнул старик. — А вам, что ж, видится обычно, когда люди по полсотни лет каждый Божий день в церковь ходят, да еще не по разу, да диковинно нарядившись?

— Вы не верите в Бога, Питер?

— Не то чтоб верю, не то чтоб не верю, — последовал уклончивый ответ, — а только у нас и без этого страшного убийства всегда все на чудной манер.

Замолчав, старик набил трубку новой порцией крепчайшего черного табака.

— По мне, сэр, весь здешний порядок больше годится семейной торговой лавочке, чем Господнему храму. Слыхали вы небось про наш «цвет духовенства»? Всякий раз, как появляется новый кандидат в каноники, на теплое местечко, так один наш цветок, который епископ, будет за кандидата, а второй чертов цветик, наш декан, уж точно против. У епископа во дворце что ни вечер, есть ли гости иль нет, лакеи парадный стол накрывают. «Цветкам»-то, ясно, жизнь красивая, это пускай простой викарий потеет за свои гроши. И не отделаешься от начальства, лорд. Жди, пока до костей тебя не обгрызут.

— Хотелось бы узнать про ваш здешний особенный народ, — сказал Пауэрскорт, не желая пускаться в общий историко-критический обзор церковной системы Комптона. — В домах возле собора, кажется, довольно много приезжих?

Старик метнул подозрительный взгляд.

— Полно тут чужестранцев, лорд. Так что? Мне они не мешают. Чего ж им и не быть, коли они сюда приставлены? Явись к нам сам Иисус Христос, он бы ведь тоже чужестранец был, так и его, что ли, не жаловать? Если мое слово, — Старый Питер сделал паузу, зажигая свою трубку, — из них чужак чужаком один этот итальянец, что приезжает к архидиакону гостить. — Густой клуб трубочного дыма на секунду почти совсем скрыл рассказчика. — Каждый месяц к нам на неделю, как часы. Для него даже своя комната имеется. Важный такой, ни с кем ни слова. И вот насчет него впрямь есть особенность. По вторникам я ужинать хожу на ихней кухне, так мне Билл, кучер архидиаконский, сказал. — Старый Питер выдохнул в камин целое облако дыма. — На службах-то в соборе его никогда и не видали, итальянца этого. Ни разу за все уж лет восемь, что к нам ездит. Ну, это как вам, не особенность?

— А здешние французы? — настойчиво продвигал беседу в нужном направлении Пауэрскорт. — Те, которые служат у декана, и те, что в дальнем доме, у помощника декана?

Порывшись по карманам, Старый Питер достал спички. Раскуренная трубка вновь грозила погаснуть.

— Где это слыхано, лорд, чтоб еду варил мужчина? Ишь выдумали — повар! С пещерной еще жизни у людей назначена стряпухой женщина. И этот Антуан, что у помощника декана в поварах, он прямо не разлей вода с этой вот миссис Даглас, которая в деканском доме. Миссис Даглас, она, значит, тоже француженка. Так местных лавок для них мало, лорд. Каждую пару месяцев едут в Лондон, корзинками понавезут оттуда и масла разного пахучего, и невесть каких трав, и все в кушанья свои намешают. Даже особую французскую горчицу декану в кролика тушеного кладут. Говорят, он, декан наш, обожает кролика по-французскому. Может, французы-то ему и лягушачьи лапы со своим мерзким чесноком дают.

— А испанцы из дома регента? О них что скажете, Питер?

Старик поскреб колено. Видимо, подагра донимала.

— Скажу вам — чудесная парочка, лорд. Он, Франциско, крепкий как бык, вроде бы раньше борцом был. А она, Изабелла, таких ласковых, прям, не встретишь. Слух был, будто ребеночка первого вскорости ожидают, но сами-то они про то пока молчок.

— И все эти иностранцы исповедуют англиканство?

— Нет, зачем, лорд. Есть у нас католическая церковка назади станции, туда и ходят. Франциско, думаю, уж не особо часто. — Старый Питер откинул с лица седую прядь. — Вы, верно, хотите знать, лорд, мое мнение насчет того, не из них ли убийца?

— Я? — несколько опешил Пауэрскорт, но вспомнил, что «Графтон Меркюри» раструбила о сыщике, ищущем убийцу певчего. Последний выпуск газеты лежал на полу подле кресла хозяина.

— Просто умора, лорд Пауэрскорт. Вон там-то, — старик через плечо кивнул в сторону собора, — каждый день празднуют на католический манер смертоубийство своего Господа, да еще хорошенько так: как бы пьют кровушку распятого Иисуса, глотая их заграничную кислятину. Эдак привыкнешь день за днем и не заметишь, как своего-то ненароком порешишь.

— У вас на подозрении есть некто конкретный? — спросил Пауэрскорт, дивясь причудливому богословию собеседника.

— Да все они! — посасывая свою трубку, ответил Старый Питер.

В три часа дня Пауэрскорт постучался к соборному хормейстеру. Вид у худого, черноволосого, с сединой на висках Воэна Уиндхема был неприветливый.

— Простите, что не смог встретиться с вами вчера, — сказал Пауэрскорт, присев возле окна, выходившего на церковный двор. — Надеюсь, мой визит не слишком вас обеспокоит. Буду краток: что вы могли бы рассказать о погибшем певчем Артуре Раде?

— Вокальные данные отличные. Его голос украсил бы любой церковный хор. — Отрывистые фразы явно выражали желание хормейстера скорей закончить разговор. — Полагаю, вы пришли выяснить, знаю ли я возможные мотивы его убийства? — довольно резко спросил Уиндхем.

Пауэрскорт кивнул.

— Жены у него не было, в каких-либо интригах он, насколько мне известно, не участвовал. Когда жизнь проходит в таком тесном общении, как у комптонских певчих, все, знаете ли, на виду. Склонностей к излишествам Артур Рад не обнаруживал. Пил он умеренно, о чем свидетельствовал сохранившийся прекрасный голос. Только одно в нем постоянно раздражало коллег.

Уиндхем смолк, видимо упрекая себя за болтливость.

— Пожалуйста, поясните, — тихо, но твердо попросил Пауэрскорт. — Вы, разумеется, в курсе того, что я по указанию епископа веду расследование его смерти. И конечно, мне нет нужды напоминать вам о безусловной конфиденциальности всякого сообщения.

Хормейстер пристально глядел через окно на мощные опоры восточной храмовой стены.

— Долги, — проговорил он наконец. — Артур Рад вечно был в долгах.

— В долгах кому? — насторожился детектив. — Друзьям-хористам, священникам или иным служителям собора?

— Здесь уже больше никому, — сардонически усмехнулся Воэн Уиндхем, и Пауэрскорт подумал о возможно оставшимся за покойным большим долгом самому хормейстеру. — В соборе ему уже давно никто ни пенса не одалживал, поскольку многие на этом погорели. Извините, прозвучало каким-то обидным упреком в адрес усопшего.