Ловцы черных душ. Дело летающего ведуна - Роман Валериевич Волков

остается без ответа. Почему они выбрали своими жертвами именно чиновников? Вряд ли это потому, что они Бакунина начитались, да из них половина и читать-то не умеет.

– Ну они же баламутили мужичье, этот Шанюшкин рассказывал им басни про то, что русские мордву насильно покрестили и от языческих обычаев отвратить хотели, про Терюшевское восстание им наплел наверняка, против державы подбивал, – нетерпеливо объяснил полицмейстер. – А чиновник – это символ Державы Российской и веры православной как есть.

– Ну а как же тогда объяснить… – Муромцев отбросил карандаш и, заложив руки в карманы, прошелся по кабинету, глядя себе на ботинки. – Что среди убитых были мусульмане и даже та же мордва? Нет-нет, не подходит…

– Ну значит, это была казнь предателей или что-то вроде того! Ну что вы, ей-богу, Роман Мирославович! – не выдержал Кудашкин. Он залпом выпил бокал коньяку, закашлялся и продолжил стесненным голосом: – Я вас решительно перестаю понимать! Вы же сами предложили эту версию, про сектантов, засылали к ним агента, даже участвовали в задержании! В итоге все концы идеально сошлись, так чем же вы теперь недовольны?

– К сожалению, ничего не сошлось, а только стало еще запутанней, – обронил Муромцев, задумчиво разглядывая провинциальную обстановку кабинета. – Я заново перечитал протоколы допросов, и действительно, не могу с вами не согласится, есть все основания подозревать этих несчастных крестьян. Ни у одного из них нет никакого вменяемого алиби, если можно вообще говорить об алиби человека, который живет лесом и рекой и проводит иногда недели вне дома. Да, нами найдены фрагменты тел, и нападение на жандармов никуда не денешь… Но на самом деле это все не дает мне никакой уверенности в их вине. Ведь ни один из них ни в чем не сознался! Они дружно отрицают и убийства, и похищения, утверждают, что у колдуна обучались исключительно вещам прикладным: знахарству, приворотам, поиску пропавших людей и скота и прочей безобидной чепухе, которая так важна для этих дремучих людей. Так что железных доказательств у нас нет, и без их признаний мы дело не закроем.

Жандарм и полицмейстер переглянулись и обменялись понимающими улыбками. Кудашкин подошел к столичному сыщику, приобнял его за плечи, насколько позволил рост, и усадил в кресло. Сарайкин, не обращая внимания на возражения, сунул ему в руки бокал спиртного, чокнулся и, заглядывая Муромцеву в глаза, задушевно сказал:

– Роман Мирославович, голубчик, если вам так необходимо чистосердечное признание от этих деревенских иродов, то, уверяю вас, не пройдет и трех дней, как вы его получите. Дело будет закрыто, вы вернетесь в Петербург, мы получим высочайшую благодарность, а Валуа получит пинок под зад. Я все верно говорю, Семен Фомич?

– Совершенно верно, Степан Ильич, это мои орлы еще даже толком за дело не брались, – мечтательно прищурился жандарм. – Да через три дня в холодной они не то что признание, покаянное письмо напишут на имя Государя, а если нужно будет, то напишут в стихах, не извольте беспокоиться!

– Мы же вам не враги, – ворковал полицмейстер, доливая коньяк в бокал. – Мы же все хотим, чтобы все разрешилось побыстрее и чтобы никто не переживал. Вот вы, Роман Мирославович, чего вы хотите? Что сделать, чтобы душа ваша успокоилась?

Муромцев поглядел ему в глаза и твердо ответил:

– Вызовите мне в допросного старого колдуна. Хочу поговорить с ним наедине.

* * *

Колдун сидел ровно на неудобном жестком стуле в допросной комнате и с вежливым любопытством разглядывал вошедшего. Муромцев отметил про себя, что время, проведенное в холодной одиночной камере, нисколько не повредило старику. Напротив, он выглядел помолодевшим, волосы и борода были аккуратно расчесаны, кожа была бледной, как у мраморных статуй, а глаза излучали благость и спокойствие. Ни дать ни взять святой старец со старой иконы. Да, такого никакие орлы из жандармского отделения не сломают.

Муромцев, как опытный сыщик, не испытывал никакого ужаса перед пытками и давно смирился с ними как с неизбежной частью работы, но метод этот не уважал. Пытки могли помочь, когда нужно было пустить пыль начальству в глаза или уйти от ответственности, а в делах серьезных они только мешали и могли сделать достижение истины вовсе невозможным. Поэтому и нужно было поторапливаться, пока местные ретивые дуболомы не натворили дел.

– Меня зовут Роман Мирославович Муромцев. Я прибыл из Петербурга, чтобы расследовать исчезновения и убийства чиновников из С., – начал сыщик официальным тоном. – Наверное, вы уже догадались, что основными подозреваемыми по этому делу являетесь вы и ваши ученики. Слишком уж много совпадений…

– Да-да, я сразу догадался, еще когда этот ваш к нам в деревню пришел, – неожиданно улыбнулся колдун.

– Этот? – не понял сыщик. – Какой еще «этот»?

– Ну этот, не пойми, то ли поп, то ли спиритист какой. Странный он, конечно. Но глаз-то у него открыт, и светится и зрит глубоко, и дарами он владеет, и слышать умеет – и человека, и мать сыру землю. А если повнимательнее на него посмотреть, то можно разглядеть, что крылья у него есть, ши-ро-о-окие. С такими крыльями можно высоко в верхний мир подняться или глубоко в нижний мир опуститься, смотря что ищет человек. А этот точно искал чего-то, да сам не знал, чего искал. Он и сам небось не видел, а я сразу разобрал, что делом правильным он занят. И ты ему в этом деле помогай. Надобно найти этих душегубцев, и хорошо, что вы в поисках своих к свету идете.

Старик вдруг тяжело закашлялся, сотрясаясь всем телом. Муромцев глядел на него, не понимая: то ли старик и вправду сошел с ума от своих зелий и мухоморов, то ли просто издевается над ним? А может, он и вправду может видеть то, что другие не видят? Но тем не менее он должен его спросить про…

– Про руки и ноги отрезанные, что в наших священных склепах нашли? – Колдун усмехнулся, когда лицо Муромцева вытянулось от удивления. – Это колдовство черное и кровавое, не наше это колдовство. Убийца недаром их подкинул, с умыслом. Так что и я вам в поисках буду рад помочь. Вы ведь, поди, уже сами смекнули, что дело это не наших рук, не моих и не пьянчужки Женьки Шанюшкина, и уж тем более не моих учеников. Ученики мои люди мягкие и добрые, иначе я бы их в учение ни за что бы не взял. Никого страшнее лисицы они в жизни не убивали.

– Ну, жандармам, участвовавшим в задержании, так вовсе не показалось.

– Покуролесили немного. Хе-хе! Так на то оно и испытание