По высочайшему велению - Александр Михайлович Пензенский

и порвался, освободив пистолет. Выкинув вперед, в направлении белого пятна на алом бархатном фоне, руку, Богров дважды нажал на спуск.

Выстрелы получились не такими громкими, как во время предварительных проб. Они вообще вышли еле слышными, словно кто-то два раза подряд переломил о колено сухую трость. Стоявшие в проходе люди даже не обернулись, и лишь собеседник Столыпина недоуменно смотрел на расплывающиеся по белой ткани темно-вишневые пятна – одно чуть ниже правой стороны груди, а второе на рукаве сюртука. Вот он оторвал взгляд от раненого и медленно повернул голову к остолбеневшему Богрову. Тот все еще стоял, вытянув в направлении барьера руку, лишь пистолета в ней не было – выронил. Казалось, он то ли в чем-то осуждает премьер-министра, то ли пытается привлечь к нему внимание публики.

«Почему кровь? Откуда? Я же не менял обойму! – бешено пульсировало в висках. – О господи! Бежать, бежать! Куда?»

Он медленно повернулся к выходу из зала, наконец-то опустил руку и, с трудом переставляя свинцовые ноги, двинулся к призывно распахнутым дверям. Но важные секунды были упущены – кто-то схватил его сзади за шиворот и за фалду фрака, с соседних рядов протянулись бесчисленные руки, задержавшаяся в зале публика повалила несчастного на пол и начала рвать его, пинать ногами. Сверху из лож послышались истеричные женские крики: «Убить его! Убить!» Рот наполнился соленой кровью, Богров сплюнул на пол два белых зуба. Собрав все силы, напружинил тело и отбросил от себя несколько человек, сумел подняться, ошарашенно завертел головой в поисках спасительных дверей и тут увидел, как по проходу между рядами с обнаженной шашкой, сосредоточенно прищурившись, на него несется полковник Спиридович. Мозг пронзило понимание: ну конечно, вот так все и должно было закончиться. Вовсе это не инсценировка, а настоящее покушение, в котором ему, Богрову, отводилась роль жертвенного барана. Сейчас его пришпилят к паркету, словно тропическую бабочку. Он обреченно закрыл глаза и потому не заметил, как наперерез Александру Ивановичу метнулась фигура в синем мундире, вцепилась полковнику в плечи и повалила его на пол. А еще мгновение спустя Богрова подхватили под локти сильные руки и вытащили из зала.

Полковник Спиридович с трудом, но все-таки вырвался из рук удерживающего его жандармского подполковника и бросился в фойе. Навстречу ему, выпучив глаза и судорожно заглатывая воздух, почти бежал Кулябко. Александр Иванович схватил за грудки обезумевшего зятя и утащил того под лестницу.

– Срочно, – бешено сверкая глазами и брызжа слюной прямо в лицо Кулябко, зашипел Спиридович. – Срочно тащи Богрова в отделение. Никого к нему не подпускай, ты меня понял, Николай? Ты меня понял?! Никого!

Кулябко засеменил за группой полицейских, которые под руководством того же офицера, что стреножил в зале Александра Ивановича, уводили куда-то в глубь театра обмякшего Богрова.

Спиридович вернулся в зал. Столыпин был жив, но смертельно бледен, над ним копошились какие-то люди. На барьере, отделяющем зрительный зал от пространства оркестровой ямы, белела фуражка с перчатками. Там же еще одной белой кляксой с красными крапинами, будто бинты в полевом лазарете, безжизненно лежал сюртук. Вдруг по рядам пробежал шорох, склонившиеся над раненым премьером сановники расступились и задрали головы вверх, в сторону царской ложи – оттуда за происходящим молча наблюдал император. Столыпин приподнялся на локте левой руки, правой замахал на царя, будто прогоняя его, но, видя, что тот остается в ложе, размашисто перекрестил венценосца и громко и отчетливо изрек:

– Счастлив умереть за царя!

Кто-то из толпы артистов, вываливших на сцену на шум, звонко и восторженно затянул гимн. Слова подхватили в зале, и под сводами театра, набирая силу, над тяжело раненным главой правительства загремела здравица главе государства:

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!

Царствуй на страх врагам,

Царь православный!

Боже, Царя храни!

* * *

Наконец, закончив верноподданнические излияния, вспомнили и о раненом. Столыпина подняли – идти он не мог, даже опираясь на подставленные руки, – и понесли к выходу. Александр Иванович пристроился в хвост скорбной процессии, но, выйдя из зала, направился налево, туда, куда несколькими минутами ранее убежал Кулябко. Повернув за очередной угол, он чуть не столкнулся с Николаем Николаевичем. Судя по ужасу на красном мокром лице, ждать хороших новостей не приходилось.

– Ну? – тихо, почти шепотом, спросил Александр Иванович.

– Не отдают.

– Ты его видел? Где он?

– Видел. Там, в конце коридора, кабинет директора. Показал ему знаками, чтоб молчал.

– Он понял?

Кулябко пожал плечами:

– Он как будто не в себе. Но кивнул.

– Ох, скверно! – Спиридович оттолкнул Кулябко и побежал по коридору.

У дверей кабинета стоял жандарм, но он даже не посмел преградить дорогу суровому полковнику в парадном мундире дворцовой охраны. Александр Иванович рванул на себя ручку. На стуле, безвольно опустив руки и ссутулившись, сидел сильно помятый Богров. С носа капала кровь, губы тоже были разбиты. Навстречу Александру Ивановичу поднялся давешний офицер, что остановил уже занесенную руку с шашкой.

– Подполковник Иванов. Господин полковник, самосуда я не допущу!

– Полно вам, это был минутный порыв, спасибо, что спасли. Я послушаю?

– Конечно. – Иванов указал рукой на диван, где уже сидел какой-то прокурорский. – Продолжим.

Он сел за стол, обмакнул перо в чернильницу, кивнул хлюпающему носом Богрову:

– Так когда же вы задумали это злодеяние?

Александру Ивановичу потребовалась вся сила воли, которой он обладал, чтобы не податься вперед в ожидании ответа. Дмитрий Григорьевич поднял глаза, обвел взглядом находящихся с ним в комнате людей и остановился на Спиридовиче. Долго и грустно смотрел на бравого полковника, на его рыжую шевелюру, закрученные усы, на такие похожие на сестрины глаза. Наконец сплюнул розовую слюну прямо на паркет и произнес, слегка подсвистывая сквозь выбитые зубы:

– Давно. Еще в Петербурге.

Богров говорил долго, при этом почти не отводил взгляда от Александра Ивановича. Рассказывал о своем революционном прошлом, о службе в Охранном отделении, о выданных им товарищах по партии, об их подозрениях, вылившихся в требование убить Столыпина. О том, как он использовал бедного подполковника Кулябко, преподнеся ему фальшивую историю о прибывших в Киев террористах, о том, как тем же обманом вынудил Николая Николаевича выдать ему приглашение на спектакль. Скрипело перо, стукалось острым кончиком о донышко чернильницы, шелестела бумага.

Александр Иванович смотрел в молодые, но очень усталые глаза говорившего, и взгляд его, сначала настороженный и даже испуганный, вдруг стал сначала удивленным, как будто перед обреченным на виселицу забрезжила какая-то надежда на спасение, а потом, когда