По высочайшему велению - Александр Михайлович Пензенский

как Богров, всхлипывая и поминутно сморкаясь в моментально намокший платок, рассказывал о Степе, о вчерашнем разговоре у памятника Хмельницкому, об угрозах в адрес сестры Александра Ивановича и о том, какое, собственно, она ко всему этому имеет отношение, нахмуренные брови помалу разглаживались. Два раза в номер стучал Кулябко, но Спиридович отсылал того, не открывая двери.

– Я вчера вечером, после встречи, пытался к вам в Купеческом подойти – не удалось. Потому вот теперь здесь… – наконец закончил свою исповедь Богров и с надеждой, но и с опаской воззрился на Александра Ивановича.

Тот встал и заходил по комнате, время от времени запуская пятерню в жесткий ежик волос. Ходил он довольно долго, так что вновь объявившийся Кулябко еще раз был отослан через дверь с довольно резким указанием больше сюда не соваться и ждать внизу. Наконец хождения завершились, Александр Иванович уселся на диван, закинул ногу на ногу и закурил.

– Вот что мы будем делать. В первом антракте вы, как и договорились со своим товарищем, встретитесь у театра. Только непременно условьтесь о месте с другой стороны, не там, где мы поставим для вас мотор, это крайне важно.

– П-почему? – икая, спросил Богров. «Товарища» он предпочел пропустить мимо ушей.

– Да потому что ни к чему, чтобы шоффэр вас видел с каким-то подозрительным типом. Слушайте и не перебивайте. Заберете обойму, сунете в носок. На этом ваша задача выполнена. Степу мы возьмем по пути, без лишнего шума. В отделение не повезем – его выловят где-нибудь в Днепре рыбаки. Если выловят.

Богров снова громко икнул и испуганно прикрыл рот рукой.

– А Саша? – очень тихо, но твердо спросил он Спиридовича.

– Что Саша? Бог с вами, Дмитрий Григорьевич. Это ее личное дело, я не ханжа. Тем более что с мужем моей сестре далеко не во всем повезло. Уверен, даже у почтенных матрон и самых ревностных попов не повернется язык ее осуждать. Скажу откровенно, я ведь уже с неделю о вас с ней знаю и, признаться, весьма вам благодарен за то, что могу хоть и про себя, но от души хохотать всякий раз, когда вижу самодовольную физиономию своего зятя.

Он покровительственно похлопал Богрова по плечу.

– Ступайте домой, Дмитрий Григорьевич, нам предстоит очень нервный вечер. Господину подполковнику я сам все разъясню и дам указания касательно вашего недруга.

В очередной раз за утро закрыв дверь своего номера, Александр Иванович подошел к столу и затушил почти докуренную папиросу в бронзовой пепельнице. За спиной скрипнул паркет, полковник резко обернулся и шумно выдохнул – перед ним стоял Александр Павлович Свиридов. Позади него темнел прямоугольник открытой кабинетной двери.

* * *

Дмитрий Григорьевич кубарем скатился по лестнице, вылетел через стеклянные двери на улицу, чуть было не сшиб с ног подполковника Кулябко, стоявшего напротив входа с тем самым незнакомым Богрову молодым офицером из столовой, невнятно пробормотал извинения и, провожаемый недоуменными взглядами, почти бегом пересек площадь. На другой стороне он плюхнулся в открытый фиакр и хлопнул по спине возницу:

– Бибиковский, дом четыре.

Экипаж степенно принял с места, завернул за угол и покатил вверх по Крещатику.

Весь дальнейший день прошел как бы мимо, словно Дмитрий Григорьевич смотрел фильму, но не очень интересную, от которой можно было отвлечься, отвернуться от экрана и даже немного подремать в уютной темноте театра под мерный треск синематографического аппарата. Потому и картина, которую он проживал сегодня, получилась рваная, с явными пробелами в сценарии. Вроде бы только что он, проведя бессонную ночь, летел в пролетке через трудно просыпающийся город к гостинице, а вот уже поднимается в свою квартиру. Темный провал – и он на кухне отдает как всегда улыбающемуся Степе запасную обойму от пистолета, обернутую в утреннюю газету. Снова гаснет свет – горничная вручает надписанный пакет «для Аленского». Внутри приглашение на спектакль – «Сказка о царе Салтане», опера в четырех действиях с прологом, партер, ряд 18, место 406. Опять пауза – снова горничная, принесла фрак и сорочку. И вот он, уже полностью одетый, в начищенных штиблетах, стоя перед зеркалом, несколько раз машинально проводит щеткой по угольным волосам, накрывает их шляпой и захлопывает за собой дверь квартиры.

* * *

Спиридович прикрыл глаза и облегченно выругался:

– Черт, вы меня до смерти напугали, господин Свиридов. Я же оставил вам ключ, почему вы еще здесь?

– Извините, Александр Иванович, но вы сами сказали: обождать не менее четверти часа, лишь потом осторожно уходить. А вы вернулись раньше, да еще и не один.

Спиридович примирительно протянул руку:

– Простите мой тон, просто очень уж утро беспокойное выдалось. Сначала вы со своими петербургскими новостями, потом эти истерики. Но нет худа без добра – вы теперь, надеюсь, окончательно убедились в том, что мы не планируем убийство? А ваш тайный патрон, господин фон Коттен, проявил неуместное рвение, устраняя абсолютно неопасных свидетелей. Ну да с другой стороны – подстеленная соломка никогда не помешает. И вы уж попридержите господина Филиппова, объясните ему, что все это на благо отчизны. Прощайте.

Приложив подбородок к груди и получив в ответ такой же кивок, Александр Иванович взял со стола фуражку и перчатки и вышел из номера. Спустя двадцать минут покинул его и Свиридов.

* * *

В холле у лестницы начали звонко громыхать напольные часы, и тут же затренькало из жилетного кармана. Столыпин отложил перо, потянул за цепочку – восемь. Пора одеваться. В кабинет вошел капитан Есаулов, помог натянуть вычищенный после ипподрома сюртук. Застегиваясь, Столыпин задел рукой памятный знак от Саратовского управления Красного креста и вздрогнул, вспомнив неприятную сцену, случившуюся несколькими часами ранее. На ипподроме, пока он беседовал с киевским губернатором Алексеем Федоровичем Гирсом, одна из подошедших поздороваться дам несколько бесцеремонно ткнула веером в тот самый крест и громко спросила: «Петр Аркадьевич, что это за крест у вас на груди? Точно могильный!»

Премьер-министр нахмурился, отгоняя неприятное воспоминание, направился к выходу, но повернулся на металлический отсвет со стороны дивана. Черт! Забыл надеть проклятый панцирь. Вот уже неделю он каждый день таскает на себе эти доспехи, страдая от жары, а тут забыл. Поднял руку к вороту – и опустил. Воротнички, галстук, жилет, сорочка – черт с ним. Не убьют же его в охраняемом чуть ли не всем составом киевской полиции театре. Мотор закрытый, стрелять на улице бесполезно, а от бомбы никакой панцирь не спасет. Перекрестившись на иконы в углу, он решительно вышел за дверь. Перед крыльцом генерал-губернаторского дома стоял