Стальная память - Евгений Евгеньевич Сухов

– Милиция! – заявил бывший батальонный разведчик и по-хозяйски прошел за ворота. – Ты один тут, дед?

– Один, – ответил сторож. – А что, проверка какая-то?

– Проверка, – подтвердил Шмат. – Как у вас тут? Тихо?

– Да тихо все, – подтвердил сторож, недоуменно поглядывая на «сержанта милиции».

– Тихо – это хорошо, – изрек Шмат, после чего быстро подошел вплотную к деду, резко развернул его к себе спиной, чуть наклонил назад и всадил ему нож прямо в сердце.

Старик охнул и повалился на пол. Шмат несколько мгновений подождал, глядя на мертвого сторожа, потом прошел к воротам, раскрыл их и махнул лощенку рукой.

– Давай!

Подросток подбежал к Бабаеву и повел лошадь. Бабаев повел лошадь со второй подводой.

Ни Бабаев, ни Шмат, ни Долгих, а уж тем более лощенок никогда не видели столько продуктов в одном месте. Мука, макароны, крупы, американская тушенка, сахар, яичный порошок и даже фруктовый джем – все это богатство лежало на полках: бери сколько хочешь! Какая-нибудь тонкокожая гражданка, четыре года получавшая еду по карточкам и мечтающая о лишнем куске хлеба или кусочке сахара, заведи ее сюда на экскурсию, точно упала бы в обморок, если бы увидела такое огромное количество разных продуктов.

Первую подводу полностью загрузили мешками с мукой и крупами – товаром, самым ходким и необходимым, без которого никак не обойтись. Местные жители оторвут его с руками, отдав за него последнее. Для второй подводы ассортимент был выбран более разнообразный. Это были ящики со свиной американской тушенкой в высоких жестяных банках, несколько мешков сахара, пачки с яичным порошком в крепких больших картонных коробках, суповые концентраты, банки со сгущенным молоком. Лощенок еще где-то отыскал несколько брикетов сливочного масла, завернутого в непромокаемую бумагу, и с десяток квадратных плиток шоколада.

– Ну, ща заживем! – ликовал чиграш, выводя лошадь за ворота склада. – Жрать от пуза будем, а лишнее – загоним. Приоденемся хоть как люди, – глянул он на Шмата в его ношеной телогрейке и допотопном картузе.

– И то: надобно найти, кто на балачке[55] наш товар толкать будет, – задумавшись, произнес Долгих. – Чай, это дело не последнее у нас… У тебя есть кто-нибудь на примете? – посмотрел он на Бабаева.

– Нет, – ответил Всеволод Леонидович, не желая вмешивать в воровские дела Тамару.

– А у тебя? – перевел взгляд на Шмата Жорка.

– Нет, – не раздумывая, ответил Шмат.

– Ла-адно, – протянул Долгих. – Найду я такого человечка, есть одна мадама на примете, – ухмыльнулся он.

Все награбленное свезли покуда к родителям чиграша, проживавшим на одной из улиц Подлужной слободы, вошедшей в состав города уже неизвестно в какие времена. Когда подводы заехали в их просторный двор – дом лощенка был крайний по улице – и родители рассмотрели и со скрытым восторгом пощупали груз, что привез их сынок, их лица засветились гордостью за своего отпрыска: вот какими делами сынок-то ворочает! Столько товару дорогого сразу привез. А мы-то тут, сирые, все в избе сидим! Друзья у него какие взрослые, а его, малолетнего, уважают…

Гулянку по поводу удачно проведенного дела устроили на той самой малине на Калугиной горе, где Шмат и Долгих свели знакомство с Бабаевым. Шмат и Бабаев были одни. Долгих пришел со своей марухой[56], а лощенок привел долговязую девицу по имени Гуля, которая на все происходящее вокруг нее смотрела с неким пренебрежением, будто все, что она видит и в чем участвует, надоело ей до чертиков, и она едва сдерживает себя, чтобы не уйти. На самом же деле на воровской малине девица Гуля оказалась впервые. Девственность же потеряла всего-то пару недель назад, после чего появился в ее взгляде оттенок высокомерия к сверстницам и вообще к людям: дескать, вы все живете, как вам говорят, а я живу, как хочу, и никто мне не указ. Бабаев с высоты своих шестидесяти с лишком лет все это прекрасно видел, равно как и то, что девица эта закончит свое существование в этом мире подзаборной шмарой[57] либо загнется от туберкулеза в одной из больничек на женской зоне.

На столе было все, что только можно было себе пожелать: куски жареного мяса толщиной в два пальца, квашеная капуста с солеными огурчиками, каленые яйца. Еще – целиком сваренная картошечка в колечках лука, посыпанная укропчиком, копченый язь на продолговатой тарелке, копченая колбаска с незабываемым вкусом и прочая закусь, о которой абсолютное большинство горожан последние четыре года лишь вспоминали или видели в снах. Помимо нескольких бутылок забористого «Сучка» стояла пара бутылок выдержанного коньяка «Армения» Ереванского коньячного завода, бутылка «Сливянки» крепостью восемнадцать градусов и две бутылки белого массандровского «Муската». Вино, естественно, предназначалось для дам. Если те, конечно, предпочтут вино водке и коньяку.

Первый тост поднял Жорка Долгих. Он был прост: за фарт. Выпили все. Маруха Жорки предпочла водочку. Долговязая девица налила себе «Сливянку». Бабаев же пил коньяк. Слов нет – он был хорош. К тому же за фарт – грех не выпить. Фарт в воровском деле – вещь наиглавнейшая и определяющая. Конечно, когда дело замышляется не с кондачка, а по продуманному плану с учетом мелочей и возможных ситуаций.

Потом пили, ели, базарили за жизнь. Где-то на четвертом заходе тост сказал чиграш. Звали его Костей Жихаревым. Долгих называл его Костяном.

– Я хочу выпить за нас, – обвел помутневшим взглядом собравшихся Костян. – Теперь мы – настоящая банда. За банду!

Он первым махнул стопку водки, сел, закусил капустой и принялся гладить под столом коленку долговязой девицы. Потом стал медленно подбираться к паху, и когда девица раздвинула ноги, позволяя ладони Костяна двигаться дальше, его бросило от вожделения в жар. Девица в отличие от него как ни в чем не бывало лопала капустку с картошкой и плотоядно улыбалась краешками губ. Ей было хорошо и приятно.

Гуляли едва ли не всю ночь. Бабаев ушел в третьем часу ночи. Следом покинули малину Долгих со своей марухой. Шмат завалился на диван и почти тотчас мертвецки уснул, а Костяну с девицей хозяйка хазы выделила закуток с лежащим на полу пружинным диванным сиденьем с одним валиком под голову и лоскутным одеялом.

– Лягай, – барским жестом откинул одеяло с сиденья дивана Костян и стал расстегивать штаны. Он был пьян, однако сумел раздеться и какое-то время – не более полутора минут – поелозил на охающей девице. После чего откинулся на спину и закурил, масляными глазами глядя в потолок. «Вот это жизнь!» – говорил его взгляд. Докурив,