Дело глазника - Персиков Георгий

Муромцев слегка поклонился, протянул ему удостоверение и сказал:

– Роман Мирославович Муромцев, из Петербурга. Я расследовал дело одного вашего пациента. С кем имею честь?

– Простите, господин Муромцев, – врач пожал его руку и улыбнулся. – Позвольте представиться – Штебе Иван Арнольдович, врач-психиатр. К вашим услугам! Давайте пройдем в мой кабинет!

Он зачем-то взял Муромцева под руку и повел по коридору в глубь здания.

– Скажите, Роман Мирославович, вы какого именно пациента имеете в виду? У нас, знаете ли, их тут много.

– Меня интересует Карельский душегуб – Петр Ерохин.

– Вот как? – удивился Штебе. – А позвольте полюбопытствовать, зачем это он вам понадобился?

– Пока я не могу вам сказать, простите. Но мне надо с ним поговорить. Как он себя чувствует? С ним можно общаться? Он вменяем?

– Поговорить можно, конечно, – Штебе открыл перед Муромцевым дверь, – проходите. Я сейчас позову старшего надзирателя Кетова, он вам лучше расскажет о Ерохине. Я могу лишь сказать, что у пациента на почве алкогольного делирия развился психоорганический синдром…

– Какой синдром, простите? – перебил его сыщик.

– Или органический психосиндром, – улыбаясь, продолжил Штебе. – Говоря научным языком, этот синдром заключает в себе следующие признаки нарушения психики человека: ослабление памяти, снижение интеллекта и недержание аффектов. В психиатрии мы называем этот синдром триадой Вальтер-Бюэля. В целом пациент Ерохин не опасен для общества, его даже можно было бы выписать и содержать где-нибудь на поселении, под присмотром полиции и врачей, разумеется. Однако, учитывая те зверства, что он совершил, выпускать его все же не стоит. Мы не возьмем на себя такую ответственность.

Штебе подошел к большому письменному столу и нажал на установленную на нем кнопку. Где-то в недрах корпуса раздался звонок. Почти сразу в коридоре раздались тяжелые шаги, и в кабинет ввалился исполинского роста человек в синем мундире и с красным, изъеденным оспой лицом. Он бросил быстрый взгляд на доктора, потом на Муромцева и, сжимая и разжимая огромные кулаки, нарочито громко спросил:

– Случилось что, Иван Арнольдович?

– Вот, Алексей, познакомься, – ответил Штебе, – это господин Муромцев Роман… э-э…

– Мирославович, – подсказал сыщик и протянул великану руку.

– Кетов моя фамилия, – прогремел вошедший.

– Очень приятно, господин Кетов. Вы надзиратель?

– Старший надзиратель!

– Алексей, господин Муромцев – следователь из Петербурга, он приехал повидать нашего Ерохина. Проводи его, пожалуйста. Больные как раз отдыхают после обеда.

– Как прикажете, – ответил Кетов и пригласил Муромцева: – Пожалуйте за мной.

Они вышли из кабинета Штебе и пошли по светлому пустому коридору.

– А где все пациенты? – спросил Муромцев.

– Известно где – в палатах, – ответил надзиратель.

– Что же, они все время в палатах?

– Так положено, чай, не санаторий здесь какой. У нас не забалуешь. Все под замком! – Кетов похлопал по связке ключей, висевшей у него на поясе. – На прогулку выводим, кто не буйный и если погода хорошая. Некоторые арестанты работают, чтобы совсем с ума не сойти, хотя куда уж дальше! Кстати, Ерохин ваш сейчас в мастерской. Доктор Штебе говорит, что трудотерапия хорошо на него влияет. Сюда, направо.

Они свернули и оказались в другом крыле больницы, где находились процедурные кабинеты. Сейчас в них было пусто и тихо. Муромцев с интересом заглядывал в каждый через стеклянные двери.

– Все процедуры доктора проводят по утрам, – объяснил Кетов.

– Скажите, как он себя ведет? – спросил Роман Мирославович.

– Ерохин-то? Тихий, как овечка. Молится все время да плачет иногда. Видать, грехи душу терзают.

Кетов отомкнул белую массивную дверь и вошел первым, Муромцев последовал за ним. В просторном зале было несколько человек в больничных халатах. Ерохина он узнал сразу – тот сидел на стуле и плел веревки. У ног его лежала довольно большая бухта пеньки. Руки его быстро сплетали тонкие концы, губы все время что-то беззвучно шептали.

Муромцев тронул Кетова за рукав и тихо спросил:

– Вы могли бы нам с ним отдельный кабинет выделить?

– Вообще-то не положено, – неуверенно ответил надзиратель, – ну, да бог с вами, идемте.

Он подошел к Ерохину, не церемонясь, поднял его за шиворот и повел к выходу. Веревка зацепилась за ногу и потянулась за ним через всю мастерскую. Муромцев схватил ее, сдернул и вышел следом.

Кабинет, в который их завел Кетов, оказался процедурной с несколькими ваннами. Вдоль стен стояли железные шкафы с различными склянками, приборами и книгами. На окнах, как, впрочем, и везде, были решетки. Надзиратель усадил Ерохина на стул у окна и повернулся к Муромцеву:

– Я вас закрою на ключ, такие правила. Как закончите, так стучите погромче.

– Хорошо, благодарю, – ответил сыщик и внимательно посмотрел на Ерохина.

Бывший инженер тихо сидел на стуле и смотрел в пол. Муромцев подошел и осторожно взял Ерохина за руку. Тот вздрогнул, однако руку не отнял и посмотрел на сыщика красными заплаканными глазами.

– Господин инженер, вы помните меня?

Ерохин часто заморгал, прищурился и улыбнулся:

– Да, припоминаю! Вы тот следователь, да-да. Я помню вас. Имя вот только ваше запамятовал…

– Меня зовут Роман Мирославович Муромцев. Я приехал, чтобы побеседовать с вами о том деле, по которому вас осудили. Помните? В Сердобольском уезде? Вы железную дорогу строили к мраморному карьеру, что возле Рускеалы!

– Ну как же, как же! Строил, да не построил. Вон каких дел натворил, страшно подумать!

– Хорошо, что помните. Значит, вы признаете, что это вы… вы убили всех тех людей? Работников карельских, лапландских и финских?

– Да, выходит, что я. Пил я сильно тогда, горячка у меня была. Правда, не помню я многого, но по всему выходит, что моя вина в том.

– А пили вы из-за чего?

– Так ведь дорогу проложить не успевал я! Ох, как страшно меня бранили, даже под суд хотели отдать! – Ерохин оживился от нахлынувших воспоминаний, и по лицу его снова потекли слезы. – Я так переживал из-за того… страсть как переживал! А вина много давали. Ну, я натура мягкая, пил без меры – вот и помешался! Чухонцы эти, значит, на заработки шли, а я, стало быть, их всех и убивал, да из рук их и ног шпалы клал в болотах рускеальских. Совсем помешался на почве алкоголя, как господин судья говорил. Все так и было, выходит.

Муромцев поморщился – снова вернулась боль, сдавив тисками виски и лоб. Он достал записную книжку с карандашом и спросил:

– А кто бранил вас?

– Так начальник мой непосредственный! Иван Петрович, кажется. Фамилию не помню его, амнезия у меня… Шмелев, что ли…

– Хорошо, а вино кто давал?

– Это помню, как же – помощник мой, Якобсон его фамилия. Швед-с коренной, из самой Швеции его выписали! Инженер отличный, от Бога, как говорится. У себя в Швеции лучшие дороги строил! А как он этих самых саамов чихвостил, любо-дорого! – Ерохин рассмеялся, размазав слезы по щекам. – Очень уж они, шведы, не любят чухню эту всю, прямо за людей не считают! Так и говорил, мол, они хуже животных, куда им строить такую тонкую и серьезную вещь, как железная дорога! Так вот-с!

Муромцев слушал инженера с каменным лицом. С каждым словом ему становилось хуже, но потом боль вдруг отступила, словно кто-то сдернул железный обруч, давивший голову. На смену боли пришло чувство стыда. От волнения ему стало не хватать воздуха. Он подошел к окну и открыл его настежь. Холодный ветер ворвался в комнату, сбросив со стола какие-то бумаги. Злость на себя самого душила его: «Как? Как я мог это упустить? Такая очевидная мистификация!» Роман Мирославович ударил кулаком по подоконнику и, не обращая внимания на удивленного Ерохина, подошел к двери и дробно застучал. На стук тут же прибежал Кетов:

– Случилось что?

– Нет, все хорошо. Вы вот что, господин надзиратель, – сыщик стал быстро писать в книжке, – сейчас же отправьте это телеграфом в Рускеалу. Надобно узнать местонахождение инженера Якобсона и задержать его по возможности до моих дальнейших указаний. Ясно?