Коглин - Деннис Лихэйн

задел больную мозоль, и это напомнило ему, что невозможно обмануть такого человека, как Ванесса, если только тот сам не готов обманываться.

— А ты сам отказался бы от своей карьеры? — Дыхание у нее участилось, глаза сверкали от сложного сочетания негодования и желания.

— Зависит от обстоятельств.

Она впилась ногтями ему в ягодицы.

— Чушь собачья.

— Была бы веская причина — отказался бы.

— Чушь собачья, — повторила она. Вздрогнула и прикусила губу, а ее ногти, теперь у него на бедрах, еще глубже впились в кожу. — Ты… — Она шумно выдохнула. — Даже не думай, будто я откажусь от того, что ты сам никогда не бросишь.

Она склонила голову набок, стискивая ему плечо. Когда он вошел в нее, глаза ее расширились, и она слегка прикусила его губу, когда он снял ее с подоконника. Первые семь лет после смерти Грасиэлы он даже не представлял себе такого, а теперь не имел ни малейшего желания отказываться от этой женщины. И даже выходить из этой комнаты.

Они упали на кровать. Под конец Ванесса содрогнулась и глухо застонала. А потом взгляд ее прояснился, она улыбнулась и посмотрела на него сверху вниз.

— Улыбнись, — попросила она.

— Мне казалось, я улыбаюсь.

— Нет, улыбнись мне на всю тысячу ватт.

Он улыбнулся.

— Господи, — сказала она, — ты улыбаешься не только губами, но и глазами, просто удивительно, что тебя когда-то в чем-то обвиняли. Могу поспорить, в детстве эта улыбка сто раз спасала тебя в разных переделках.

— Ничего подобного, — сказал Джо.

— Врешь.

Джо покачал головой:

— Тогда у меня не было этой улыбки. Когда я был маленьким, один из моих братьев прозвал меня Камберлендской Впадиной.

Она засмеялась:

— За что это?

— У меня не было двух передних зубов. Честное слово. Я их выбил, когда мне было, кажется, года три. Сам я этого не помню, но брат рассказывал, что я упал лицом на край тротуара и сильно ударился. В общем, осталась «Камберлендская впадина».

— Честное слово, не могу тебя даже представить некрасивым, — сказала Ванесса.

— Я был еще каким некрасивым. Хуже того. У большинства детей постоянные зубы вырастают лет в шесть, верно? Примерно так. Остальные зубы у меня в это время выросли. Но только не передние. Эти не росли лет до восьми.

— Не может быть!

— Может. Я был жутко стеснительным. И стеснялся улыбаться лет до двадцати.

— Мы влюблены? — спросила она.

— Что? — Он хотел отстранить ее от себя.

Она держалась цепко.

— Или у нас просто здорово получается это дело?

— Второе, — сказал он.

— Даже если бы мы были влюблены…

— Ты влюблена?

— В тебя? — Она широко распахнула глаза. — Боже упаси!

— А-а, тогда все в порядке.

— Но даже если бы я была влюблена…

— А ты не влюблена…

— Так же как и ты.

— Именно.

— Но если бы мы были влюблены, — она взяла его руки в свои и положила себе на бедра, улыбаясь нежно и печально, — это бы нас не спасло, правда?

— Спасло от чего?

— От того, чего хочет от нас этот мир.

Он ничего не ответил. Она наклонилась ниже, коснувшись его грудью.

— Была еще одна перестрелка. — Ванесса водила пальцами по его ключице, тепло дыша ему в шею.

— В каком смысле «еще одна»?

— Ну, позавчера были те парни. Какие-то наркоторговцы, которых застрелили полицейские. А потом один из них еще совершил самоубийство в камере.

— А-а, ну да…

— А сегодня утром снова. Я слышала по радио в кафе, что какой-то чернокожий застрелил в Айборе двух белых.

Монтус Дикс, подумал Джо. Вот черт! Значит, этот паршивец, Фредди Диджакомо, отправился в Браун-таун прямо чуть ли не прямиком после их разговора у церкви и снова заварил кашу.

Сукин сын!

— Когда это случилось?

— Джонатана вызвали на место преступления примерно… — Она на мгновенье задумалась. — Часа в два ночи.

— В Браун-таун?

Она кивнула:

— Он хочет, чтобы все знали: мэр держит руку на пульсе.

А Джо сейчас держал руку на его жене. Он уже собирался убрать руки, но передумал и стал медленно гладить ее бедра. Что бы там ни происходило сейчас в черном районе Айбора, Джо ничем не может помочь.

— Когда ты сидишь в парикмахерской, — спросила Ванесса, — ты за какой дверью следишь? За передней или за выходом?

Черт. Старый спор. Тот самый, что начался у них через пять минут после того, как они впервые занимались любовью.

— Я не из тех, кого хотят пристрелить, — сказал Джо.

— Правда? — Ее голос звенел от живого любопытства. — А из каких?

— Я бизнесмен, просто немного более коррумпированный, чем большинство других. — Он провел руками по ее груди.

— А в газетах тебя постоянно называют гангстером.

— Это потому, что они мало знают. Ты действительно хочешь поговорить об этом?

Она скатилась с него:

— Да.

— Я тебе никогда не лгу.

— Насколько мне известно.

— Совсем, — сказал он тихо.

Она закрыла глаза, снова открыла:

— Хорошо, значит, ты никогда мне не лжешь.

— Хочешь знать, был ли я гангстером? — Он кивнул. — Да, был. Но теперь я консультант.

— У гангстеров.

Он пожал плечами:

— Лет шесть назад один мой друг был врагом общества номер три…

Она порывисто села:

— Вот видишь, об этом я и говорю. Кто еще сказал бы такое: «Мой друг был врагом общества»?

Джо заговорил монотонно:

— Но взять хотя бы его соседа. Тот вышвыривал людей из домов на улицу, потому что они не могли платить по ипотеке. Платить по ипотеке они не могли, потому что все банки в двадцать девятом пытались прокрутить их деньги по-быстрому и все потеряли. И вот люди остались без сбережений и без работы, потому что работодатели и банкиры профукали их сбережения и их дома. Те же люди, которые вышвыривали других людей из домов, тем не менее благополучно процветают. А чем же занимался мой друг? Он жульничал на бегах и продавал наркотики. Фэбээровцы застрелили его, когда он разгружал товар с лодки на пляже Пасс-а-Грилль. А как поживает его сосед? Он купил дом моего друга. На прошлой неделе его фото было в газете, когда твой муж вручал ему награду как почетному гражданину города. В общем, для меня единственная разница между вором и банкиром — университетский диплом.

Она покачала головой:

— Но, Джо, банкиры не стреляют друг в друга на улице.

— Только потому, что они боятся помять свои костюмы, Ванесса. И то, что они творят свои грязные