Катерина Врублевская - Дело о пропавшем талисмане

— Принесла вам поесть, моя дорогая! Чудная котлетка-деволяй со шкваркой внутри! Попробуйте, сразу сил прибавится, — весело сказала она. — А у нас новости. Крестьяне пришли — пробились, наконец, сквозь сугробы. Аристарх Егорович за полицией послал, скоро прибудут. Ой, а что это на полу за мокрые пятна? Откуда лужи?

Я внутренне сжалась, а потом ответила, придав лицу как можно более беспечное выражение:

— Мне стало жарко, и я вышла на балкон обтереть лицо снегом.

— Вы с ума сошли! — всплеснула она руками. — Разве ж так можно? Это верный путь к горячке. Дайте, я вам лоб пощупаю. Нет, вроде все в порядке. В рубашке родились, душенька Аполлинария Лазаревна, из такой передряги выйти целой и невредимой, шутка ли сказать. Ангел-хранитель у вас замечательный!

— Так что вас потянуло на крышу, Полина? — спросил меня Карпухин, ничуть не смутившись назвать меня по имени перед Еленой Глебовной.

И тут меня осенило! Глядя прямо в глаза настырному молодому человеку, я произнесла стесняющимся тоном:

— Я лунатичка…

— Не может быть! Как это могло произойти! — изумился он. — Вы же оказались на крыше при ярком свете, солнечным днем!

— Верно, — кивнула я. — У меня редкий случай. Я страдаю приступами лунатизма в ясный солнечный день, когда все покрыто снегом. Снег отражает свет и усиливает болезнь.

— Болезная, — пожалела меня Косарева, ничуть не усомнившись в моих словах.

— Меня сам профессор Илья Ильич Мечников пользовал. Сказал, что я — феномен, который изучать надо, студентам-медикам показывать. Уж так меня просил — не согласилась. Поэтому и сплю всегда с закрытыми занавесями. А на балкон выбежала, так как опять потянуло. Еле-еле вырвалась обратно в комнату.

Продолжая нести эту ахинею, я, тем не менее, смотрела на моих собеседников честными глазами, соображая, что еще добавить, чтобы с их лиц пропало выражение недоверия. Конечно же, я не добавила, что занавеси я закрываю от лени: я — ужасная соня и люблю спать чуть ли не до полудня. Солнечный свет мне очень мешает.

— Но я слышал, что лунатики очень ловки, могут пройти по карнизу и не упасть. Как же вас угораздило, Полина? — Карпухин и верил, и не верил — это было видно по его удивленному взгляду.

— Меня окликнул Тимофей. Он же не знал, что лунатиков нельзя окликать и мешать им. Они же падают! Вот я и упала.

— Да уж, — покачала головой Косырева. — Вот не думала, не гадала, что Тимофей жизни вас лишить хотел.

И тут же ойкнула, прикрыв рот ладонью.

— Ладно, пока все ясно. То есть ничего не ясно, — поднялся с места Карпухин. — Посидели, пора и честь знать. Пойдемте, Елена Глебовна, дадим госпоже Авиловой отдохнуть.

Откинувшись на подушку, я в изнеможении прикрыла глаза. События последних часов настолько меня потрясли, что моя усталость оказалась совершенно непритворной. Я лежала и думала: кто еще в течение ближайшего получаса постучится ко мне, дабы справиться о моем здоровье? И не будет ли один из визитеров убийцей? Хотя я до сих пор не понимала, за что погибли три жертвы и почему я тоже должна опасаться убийцы? Кто знает, что творится в голове у маньяка?…

Коробка в глубине кожаного саквояжа манила меня. Но я боялась, что зайдут и увидят, чем я занимаюсь. И поэтому я встала с постели и снова начала неутомимо строить баррикаду: хлипкому ключу в двери я ничуть не доверяла.

Удостоверившись в крепости сооружения, я с замиранием сердца раскрыла саквояж и достала сверток. Нож для разрезания писем, валявшийся в кармане мокрой юбки, вновь пришел мне на помощь: с трудом перепилив шнурок, я раскрыла толстую негнущуюся ткань, и моим глазам предстала резная шкатулка-бювар из темного дерева и тисненой кожи. К ней цепочкой был прикован ключик, вымазанный густым жиром.

Осторожно вставив ключик в замочную скважину, я повернула его, и шкатулка открылась. Внутри, на пожелтевших листках бумаги, лежал большой крест. Это не был обычный православный крест. Выполненный из тяжелого металла и разукрашенный разноцветной эмалью, крест поражал количеством странных знаков, изображенных на нем.

Верхняя его часть с петелькой для продевания цепочки была желтого цвета, левая — красного, правая — синего. Между углами расположилась роза ветров. Посредине укреплена розетка, на каждом лепестке которой красовались буквы неизвестного алфавита. Крест украшали четыре пятиконечные звезды и одна шестиконечная, на каждой из углов которых просматривались полустертые временем алхимические символы.

Долго вертя крест в руках, я силилась понять, что это за орден, какая страна им награждает и что обозначают неизвестные буквы. Вздохнув, я отложила крест в сторону и взялась за документ, находящийся в шкатулке.

Развернув ломкую от ветхости бумагу, я пристально вгляделась в значки, нарисованные на ней. Чернила выцвели, местами были смазаны, и я поняла только одно: передо мной был некий важный документ. Что заключалось в нем, какая загадка, этого я пока еще не понимала. Может, я найду ответ в библиотеке, но туда с моей находкой идти не решилась.

Бумага была испещрена значками и стрелками. Все стрелки сводились в фигуру, изображающую стилизованную пирамиду. На самом верху стояла надпись: «Ложа», украшенная рисунком глаза, вписанного в вершину пирамиды. От нее вниз шли значки и фамилии:

совет дигнитариев (Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, В.Л. Пушкин и кн. П.А. Вяземский),

сенешаль (мин. М.М. Сперанский),

великий командор (мин. А.К. Разумовский).

Еще ниже прецепторы (ген. Орлов, ген. Инзов) и

приоры (ген. Тучков, ген. Пущин, Новиков).

Под ними: венерабли (Малиновский, гр. Воронцов),

фреры (Липранди, Скарлади),

метеры (гр. Вьельгорский, Пушкин, Чаадаев, Грибоедов) и

заводчики.

Нижний ряд замыкали апрантивы, ученики и профаны без проставления фамилий.

Сверху донизу, от совета дигнитариев к прецепторам и далее к фрерам, шли стрелки. Около каждого имени стоял значок. Рядом с Пушкиным — маленькое солнышко, у других луна, или зеркальце, или еще какие-то загогулинки. Такие же значки я обнаружила и на эмалевом кресте, но что они обозначали, мне не удалось расшифровать.

С оборотной стороны на карте была надпись четким, довольно крупным корпусом:

«Сие карта Вольного Каменщицкого Общества, в коем за благо почитают бысть любомудрые мужи вышеозначенные, верные от страстей роскоши, сластолюбия и частной корысти. Братья сии призваны Божественным Естеством ревностно охранять данное им на хранение и приумножать оное во славу Общества, невзирая на испытания, ниспосланные им всемогущей Десницей».

В начале надписи следовала заставка из четок, переплетающих мастерок каменщика, а в конце — виньетка с корзиной цветов.

Ниже я разобрала полустертое слово «Присяга», написанное убористым готическим почерком с резким наклоном вправо:

«Клянусь по жизнь свою быть верным членом Вольного Братства Каменщиков, не поддаваться ни корысти, ни слабости духа, ни себялюбию, ни тлетворному сладострастию, ибо помыслы мои направлены на возвеличивание и процветание отечества, чему я буду поспешествовать по мере сил своих.

В случае же малейшего нарушения сего обязательства подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху, ибо нет прощения открывшему сии тайны.

Присягаю и клянусь перед Вольным Собранием в неразрывной верности к Ордену состоять, приказы Ордена выполнять беспрекословно и начальникам своим великое послушание оказывать».

И подпись: «Я есмь, государи мои, кавалер святого креста братства светозарных, усердный таинств их предатель… Кассиан»

Больше ничего написано не было.

И я решила карту перерисовать, а оригинал вместе с орденским крестом, которым, как видно из документа, был награжден этот Кассиан, спрятать. Но куда прятать, если такой хитрый тайник: не в землю закопанный, не в стену вмурованный, я все равно нашла. Тогда кто-нибудь другой тоже найдет.

Не успела я придумать, куда спрятать находку, как мне помешали. В дверь постучали, да так напористо и уверенно, как могут стучать лишь пожарные, частные приставы и квартирные хозяйки.

— Кто это? — спросила я.

— Откройте, мадам, полиция, — ответил мне грубый голос из-за двери.

«Ох, как не вовремя», — досадовала я про себя, но обрадовалась тому, что, наконец-то, можно будет более не нести этот тяжкий груз в одиночку, подозревая всех и каждого, а переложить его на полицейских чинов.

— Подождите немного, одну минутку! — я бросилась разбирать нагромождение стульев и пуфиков у двери. В последнее мгновение я наклонилась и засунула шкатулку-бювар глубоко под перину.

— Откройте немедленно!

— Сейчас, только комод отодвину!

Едва я открыла дверь, как в комнату вошли двое полицейских, одетые во влажные шинели, пахнувшие лошадьми и прелым сеном. Один из них цепким взглядом окинул комнату и подошел к окну, другой встал на страже около двери и вытянулся во фрунт.