Фатальное прикосновение - Виктория Викторовна Балашова

— Хорошо… То есть, хорошего-то мало. Фёдор тоже не мог наблюдать за всеми сразу. Я некоторое время прятался за портьерой, а когда вас травить пытались, находился здесь. Нет, личные наблюдения нам не помогут, — печально произнес Курекин. — Нужны крепкие доказательства, мотивы… Пройдусь, пожалуй, в библиотеку. Посмотрю внимательно, что там.

— Книг не касайтесь, Пётр Васильевич, — предостерег Радецкий, — бумаг всяческих. Не уверен, что стоит и до самой княгини Килиани дотрагиваться. Если вдруг опять страницы пропитаны ядом, она могла успеть и этим способом тоже отравиться. Больно мне не нравится фолиант, в котором граф признал тот, что охраняют «Хранители истины».

— Вот давно хотел спросить, — Курекин откашлялся и вернулся на свою банкетку, — а что за тайну хранит фолиант? Что за истину хранит само общество? В общих чертах слышал, ну а если поподробнее, Герман Игнатьевич? Сами-то читали-с?

— В книге описано совершенно отличное от наших представлений сотворение мира. Якобы всё случилось не так. Причём противоречит оно как тому, что нам говорит церковь, так и тому, как это представляют господа ученые, типа господина Дарвина, который считал, что люди произошли от, простите, обезьян.

Пётр Васильевич и Герман Игнатьевич засмеялись над полной нелепицей теории англичанина, хотя людьми верующими, вследствие полученного образования, полностью назвать себя не могли бы — скорее, соблюдали традиции.

— Давайте, по коньячку, — предложил Радецкий. — Выпьем за более благородное происхождение.

Следователь возражать не стал.

— Так вот, продолжу, — сделав глоток, сказал Герман Игнатьевич, — я лично фолиант не читал. Мне его дали на сохранение, я спрятал и дело с концом. Тем более, написан он на каком-то древнем языке. Но Ефим Карлович говорит, что многие теории разрушатся, не только Дарвиновская или божественная. Существует две основные группы людей, пытающиеся выкрасть, а то и уничтожить фолиант. Первые считают, что людям нельзя знать правду. Начнутся беспокойства, всяческие революции и помешательства умов. Когда-то фолиант хранили тамплиеры, которых изничтожали по этому же поводу. Существует книга в нескольких экземплярах. Разбросаны они по всему миру для пущей безопасности. Вторая группа, напротив, желает придать содержание фолианта гласности.

— Хм, а почему бы тогда его, действительно, не уничтожить? — спросил с непониманием в голосе Курекин. — Получается, вреден он. Да и общество просто его хранит, не раскрывая содержания. Каков смысл?

— Ох, вопросы вы задаёте, Пётр Васильевич! Это надобно Сиверса спрашивать. Как я понимаю, фолиант представляет собой историческую ценность. И когда-нибудь люди будут готовы узнать правду. Но могу ошибаться.

— Получается, теоретически, изничтожать хранителей могут представители обеих групп, охотящихся за фолиантом?

— Выходит так. Не зря же фолиант подложили в библиотеку. Хотят намекнуть об опасности.

— Какой там намекнуть! Прямым текстом сказать. Другое дело, что княгиня могла и случайно помереть от отравления рядом с ним. Её травили по одной причине, а фолиант — по другой… Однако вы правы. Прикасаться к нему крайне опасно. Впрочем, перчатки нам помогут. У вас они при себе, Герман Игнатьевич?

Пришлось Радецкому вторично одолжить следователю свои перчатки, на сей раз выходные — белоснежные, купленные намедни вместе с некоторыми аксессуарами для маскарада Ольги Михайловны. Объединяло их с первой парой то, что эти тоже отдавались безвозмездно и безвозвратно. Не то, чтобы Герману Игнатьевичу было жаль перчаток, но так ведь и не напасешься.

В итоге в столовую следователь вошел в еще более странном виде чем ранее: кроме серой хламиды, теперь на нем красовались белые, атласные перчатки, что придавало ему немного мертвецкий вид.

— Я в библиотеку по делам следствия, — предупреждая досужие вопросы, объявил он. — Федя, туда никого не пущать, как и доселе. Потом попросил бы мосье де Шоссюра в гостиную для беседы. Мне понадобится переводчик, господа. А то ж я во французском не силен, а герцог в русском. Подумайте пока, кто бы смог относительно бегло и точно переводить туда-сюда.

С этими словами, сопровождаемый удивленными взглядами гостей, Курекин прошествовал в библиотеку.

В тусклом свете настольной лампы комната выглядела куда более зловещей, чем раньше. Шкафы, заставленные книгами с пола до потолка, отбрасывали длинные тени, словно нависая над казавшейся маленькой фигурой следователя. Имен авторов и названий на корешках книг видно не было. Почему-то Курекин полагал, что здесь редко читают, и книги давно покрылись пылью, а бумага пожелтела. Так как камин в библиотеке был куда меньше, чем в других комнатах, холодный воздух пробрался под полы хламиды, и Курекин поёжился. Слева от него стояли столик и кресло, в котором покоилась мёртвая княгиня. Сейчас уже не оставалось никаких иллюзий: она выглядела, как и должно выглядеть трупу.

Следователь обошел библиотеку по периметру справа налево, в итоге встав возле Веры Килиани.

— Трогала ли она фолиант? — спросил вслух Курекин. — Открыт примерно на середине. Сомневаюсь, что княгиня знала этот древний язык… Картинок вроде нет. — Он аккуратно перевернул несколько страниц, а потом взял фолиант и потряс его в надежде, что из книги выпадет какая-нибудь важная улика. Однако в нем ничего не пряталось.

Пётр Васильевич положил фолиант обратно на столик и внимательно посмотрел на труп. Бабочка на шее болталась развязанная; рубашка была расстегнута на три верхние пуговицы, что подтверждало мысль следователя: скорее всего, княгине стало плохо. Не зная, что с ней происходит, она удалилась в библиотеку посидеть и прийти в себя. Задыхаясь, расслабила бабочку, расстегнула рубашку и фрак. До жилетки дело не дошло.

Осторожно Курекин расстегнул жилетку и рубашку до конца. Под ними, как он и предполагал, находился тугой корсет.

— Вполне могла подумать, что ей дурно из-за одежды, стягивавшей грудную клетку, — пробормотал следователь.

Он вытащил из кармашка фрака белоснежный платок с вензелем князя Килиани. Не обнаружив ничего важного, засунул его обратно и полез в карман жилетки — пусто. Презрев определенные неудобства, Курекин исследовал карманы брюк. И вот оттуда он выудил листок бумаги, сложенный вчетверо. Пока он не знал в чём его ценность, но чувствовал, что наконец наткнулся на важную улику, аж волосы на голове зашевелились. Письмо было написано на нормальном русском языке. Писала княгиня:

Севастьян Андреевич! Я знаю, что вы преследуете моего мужа по поводу его долгов вашему банку. Я бы их оплатила из своих средств, но князь всё вложил в своё предприятие, которое пока не дает дохода. Он просил вас, умолял дать отсрочку. Прибыль будет, и она покроет расходы с лихвой! Тем не менее, вы неумолимы! Я вынуждена использовать метод, противный моей натуре, а именно — шантаж! У меня просто нет иного выбора. В моих руках оказался документ, доказывающий ваши связи с масонами. Более того,