Кроваво-красные бисквиты - Лев Брусилов

на ногу. Лет железнодорожнику было, на глаз, чуть больше тридцати, а вот лицо уже обрюзгло, кожа на щеках имела нездоровый зеленоватый оттенок. Это явно указывало на злоупотребление горькой.

– А вы едете-то к кому? – спросил проводник у фон Шпинне, а сам покосился на Кочкина.

– Да вот какое дело! – Фома Фомич бросил кусочек сахара в чай, размешал. – Мы сами стряпчие, из адвокатской конторы Сперанского. Наш клиент, татаярский городской голова, недавно, да вот буквально на днях, помер…

После слова «помер» проводник снял фуражку и набожно перекрестился, а фон Шпинне продолжил:

– Ну а поскольку кончина его была внезапной, а лет он еще был не преклонных, то завещания не оставил…

– Ах, какая беда! – прижимая к груди фуражку, проговорил железнодорожник. И было не совсем понятно, что он считает бедой: собственно смерть головы или тот факт, что последний не оставил после себя завещания.

– Да, беда, для всех беда, а для нас и подавно. Кинулись мы родственников покойного искать и никого не нашли, только ноги сбили. Что делать? Не знаем! А тут, спасибо счастливой случайности, слух до нас дошел, якобы в городе Сорокопуте живет дочь нашего клиента…

– А как фамилия-то?

– Да в том-то и дело, что не знаем мы, как ее фамилия! – в сердцах бросил Фома Фомич. – Слухи дошли, мол, дескать, есть такая, а кто, нам неизвестно.

Кочкин сидел молча, внимательно слушал и запоминал все, что говорил начальник сыскной, это было важно, потому что Фома Фомич историю придумывал на ходу, и чтобы чиновнику особых поручений в дальнейшем не попасть впросак, надо было помнить все сказанное начальником.

– Без фамилии как найдешь? – с досадой в голосе протянул железнодорожник. – Сорокопут хотя город и не шибко большой, а тоже пойди найди без фамилии-то.

– Да в том-то и горе! – сокрушался фон Шпинне и тут же добавил: – Но скажу честно, ситуация не безнадежная. Все по тем же слухам, городской голова в молодости служил в полку, который у вас был расквартирован, артиллерийский, кажется, полк… – Фома Фомич, глядя в глаза проводника, замолчал и, чуть подавшись вперед, спросил: – Что, нету полка?

– Нету, его уж и не помню сколько лет как нету. В другое место вывели, а может, и совсем расформировали, не знаю. Но оно, скажу честно, и лучше. Тише как-то в городе стало без солдатни-то этой…

– Вот незадача-то, как же нам быть? – с озабоченным лицом проговорил фон Шпинне.

– Да вы дальше-то рассказывайте. Этот ваш голова служил в полку и что?

– Ну вот, значит, служил он в полку, и якобы был у него роман, шуры-муры по-простому, с одной местной девицей не то мещанских, не то купеческих кровей. И будто бы девица эта понесла от него, и родилась у нее, опять же по слухам, девочка. Вот кабы нам этого ребенка найти или девицу, которая родила…

– Да она сейчас, поди, уж и не девица! – засмеялся проводник. – Лет-то сколько с того времени прошло?

– Двадцать или что-то около того.

– Двадцать лет – это много! Однако-ти, ежели с другой стороны глянуть, то и не так много.

– Как тебя величать-то?

– Николай.

– А может быть, ты, Николай, про историю эту что слыхал?

– Врать не буду, не слыхал. В Сорокопуте этих историй, что карасей в пруду. Девки, они как ни крути, а форму любят.

– Может, подскажешь, у кого спросить можно?

– Да стариков у нас много, может быть, кто и помнит. Да наверняка кто-то помнит. Может, и «девица» ваша, – Николай двинул бровями, – живет-здравствует и не знает, что счастье на нее вот-вот свалится…

– Какое счастье? – спросил фон Шпинне.

– Ну как же? Вы же говорите наследство…

– Да, но девице этой оно не положено. Девочке, которую она родила, – да, а ей – нет. Так кого нам в Сорокопуте порасспрашивать?

– Ну это вам надо, надо… – стал играть фуражкой, как гармошкой, проводник. – Когда приедете, вам же где-то остановиться нужно будет. Там сразу же возле станции, только вниз спуститься, будет площадь. Слева постоялый двор в три этажа, но вы туда не ходите, грязно там у них да и клопы величиной с майского жука, а вы идите дальше. Там гостиница, в два этажа, она принадлежит Савельевой Стратониде Ивановне. Вот там и остановитесь. У нее все чисто, а клопы если и есть, то их немного.

– А ты, Николай, кем этой Стратониде Ивановне приходишься? – вдруг спросил фон Шпинне.

– Я-то? – замялся проводник.

– Ты-то!

– Зять я ихний, а что?

– Да так, ничего, продолжай…

– Вот, значит, остановитесь у Савельевой, она вам и поможет, потому что все на свете знает, мимо нее ни одна сплетня не проскочит, это уж будьте уверены! А ежели она чего-то и не знает, то обязательно подскажет, к каким людям обратиться…

– Так говоришь, тут гостиница, а там постоялый двор, и чистая, и клопов не много?

– Да, чистая, и клопов не много, уж будьте уверены, я врать не стану. Да и зачем мне врать? – проводник посмотрел вначале на фон Шпинне, а затем на Кочкина.

– Ну, это понятно, врать тебе незачем, разве только для того, чтобы у тещи клиентов было побольше. Ведь ты для этого с нами заговорил?

– Ну чего таиться, для этого, – кивнул Николай.

– У тебя небось в этой гостинице и доля есть?

– Да какая там доля! Слезы! Так, процент набегает, и только за то, что я вот в поезде стараюсь, смотрю по билетам, кто в Сорокопут едет, и…

– И предлагаешь им в тещиной гостинице остановиться! – закончил за проводника фон Шпинне.

– Верно.

– Ну и много в Сорокопут людей едет?

– Не скажу, что много, но случается – едут…

– А вот не помнишь, из Татаяра кто-нибудь к вам приезжал? Я понимаю, всех-то не упомнишь…

– Отчего же не упомнить, в мои смены только и было, что один приезжал.

– А когда это было-то, давно небось?

– Да не так чтоб и давно, может, с месяц назад, а может, чуть поболее, точно сказать смогу, если по графику посмотреть…

– А ты не в службу, а в дружбу посмотри, раз хочешь, чтобы мы в тещиной гостинице остановились.

– Сейчас сделаем! – Проводник умчался, и не успели сыщики под стук колес перекинуться даже двумя словами, вернулся.

– Ну что? – спросил фон Шпинне.

– Посмотрел, было это двадцать третьего мая, четверг.

– А описать ты нам этого человека сможешь?

– Смогу! – Николай уже без спросу сел на диван и принялся описывать пассажира, который из Татаяра ехал в Сорокопут. – Росту среднего, ну, может, чуть выше среднего, не толстый, однако и не худой, в теле