Господин следователь. Книга пятая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Про себя же подумал — если горожане откажутся возвращать — а большинство и откажется, кто же сознается в краже? — так всю эту хренотень мне и выпадет разбирать. Стоп, а отчего мне? Вряд ли буфеты и горки стоят дороже пятисот рублей. А меньше пятисот — так это к мировому судье. И мучиться станет городовой Федор Смирнов, который гостиницу караулил. Кладоискатель, хренов. Молодец, конечно, что клад городу подарил, но допустил, чтобы из вверенного под его надзор помещения совершили кражу.

Явился домой, а там моя кухарка, домоправительница, литературный агент… Кто она у меня еще? В общем, многоликая Анна Игнатьевна потрясает конвертом, вместо того, чтобы принять у хозяина шинель.

— Иван Александрович, вам письмо от редактора.

Вижу, давно мучается, желает узнать — что там пишут, но вскрыть письмо, адресованное мне, стесняется. Молодец, конечно, но хвалить не стану. Для порядка наворчал на девчонку:

— Анька, ты совсем службу завалила? Кто меня раздевать станет? А куда мои тапочки девала? Сейчас вот, как дам по заднице!

— А чего сразу по заднице-то? — деланно завозмущалась девчонка. — Как всегда — чуть что не так, так сразу Нюшке по заднице. А задница у меня одна. Станете бить — всех женихов отвадите.

Зажав конверт зубами, принялась стаскивать с меня шинель, но я это дело пресек. Ухватив конверт, вытянул его из пастенки, положил на табурет:

— Анька, ты зачем грязную бумагу в рот тащишь? Письмо, пока к нам из Питера шло, невесть где побывало. Там всякие микробы сидят. Иди рот полощи.

— Да какие микробы? И конверт чистый. И шинель вот…

— Анна, без разговоров, — строго сказал я. — Шинель сам повешаю, тапочки найду. Сто раз тебе говорил — не тащи в рот всякую дрянь. То, что чужие руки хватали, в рот брать нельзя. Все, вперед. Воду бери кипяченую. А иначе я тебе клюв с мылом вымою.

Нюшка, как умная кошка, по интонациям понимает, когда можно спорить, а когда хозяина нужно слушаться. Уныло поплелась на кухню. Слышу, бубнит под нос — дескать, Иван Александрович такой большой, а каких-то мелких микробов боится. Но водички набулькала — наверняка символически, но хотя бы так.

Пока девчонка полоскала рот, успел скинуть шинель, разуться и влезть в тапочки.

— Анька, если хочешь — первая прочитай, — предложил я.

— Нет уж, лучше не надо, — покачала головой моя маленькая прислуга. — Письмо для вас, так сами и вскрывайте.

— Читай, не выпендривайся, — усмехнулся я, передавая Нюшке конверт. — Вижу, что ты от любопытства умираешь. (Собирался выразиться иначе — типа, лужу напустишь, но не стал. Я ж человек воспитанный, пример подросткам должен подавать.) Мне все равно еще нужно умыться, в домашнее переодеться. И впредь, кстати, смело можешь всю почту от издательства вскрывать и читать. Считай, что это наша деловая переписка.

Переоблачившись в домашнюю одежу — то есть, сменив служебные штаны, накинув халат, пошел читать письмо.

Что там пишет господин Лейкин?

А господин Лейкин выражал радость, что автор «Приключений деревянного человека» отыскал себе переписчика, который блестяще владеет грамматикой, поэтому редактирование двигается гораздо быстрее и они скоро начнут верстку. Но сказку станут издавать лишь тогда, когда в редакционном портфеле наберется половина материала. Но еще лучше, если я в ближайшее время пришлю им всю повесть. Еще издатель выражал согласие повысить оплату с восьми копеек за строку до девяти.

И в заключение издатель и главред «Осколков» настойчиво просил, чтобы г-н Чернавский подобрал себе более подходящий псевдоним. Дескать «Жан Борок не подходит для веяний текущего времени и следует взять что-то русское».

Так, любопытненько. Точно, тенденция.

Нюшка, успевшая ознакомиться с письмом раньше меня, переминается с ноги на ногу. Ладно, начнем с самого простого. С веяний времени. Значит, мода на «русский стиль» не только в гостиничном бизнесе, но и в издательском. Никогда не был силен в выборе псевдонимов.

— Аня, есть идеи по псевдониму? — поинтересовался я. — Что такое русское, звучное и красивое?

— Может, Владимир Ленский? — предложила девчонка. — Звучит красиво, и имя все знают. Он и сам молодым и красивым был.

— Зато умер рано. И Ленский уже есть. Актер известный.

— Тогда — Пэ Артамонов, — предложила девчонка.

— В честь пуделя?

— Ну и что? Мы с вами не Артемоновым станем, а Артамоновым. Зато звучит красиво и по-русски. Можно Павел Артамонов?

Павел Артамонов? А что? Пусть будет Артамонов. Звучит нормально, да мне все равно.

— Пусть Артамонов, — согласился я. — Что там еще у нас? На что обратим внимание?

— А вот всю сказку сразу отправлять не станем, — деловито сказала моя соавторша. Или соавторка? — Во-первых, она еще не вся написана, а во-вторых — если всю отправим, так заплатить забудут. Или канителиться начнут. Нужно твердо издателю отписать — денежку нам ежемесячно должны прислать. Нет денежки…

— Гонорара, — подсказал я.

— Ага. Нет гонорара — нету и сказки.

— Согласен, — не стал я спорить. Издательства — они такие. Книгу подавай сразу, а гонорар станут волокитить. Про то, что издатель решил поднять нам расценки явно Нюшкина инициатива. Лейкин, припоминаю, изначально восемь копеек нам предлагал. Девять — не бог весь как много. Ну, пусть будет. А что еще меня смутило? Просмотрев письмо, нашел строчку. Что там за переписчики, владеющие грамматикой?

— Аня, а про каких переписчиков нам пишут? Вроде бы, ты сама сказку писала?

— Так я сначала девочек просила помочь, Катю и Мусю, — сообщила кухарка. — А потом дядя Рувим увидел, заинтересовался, попросил почитать. И сам предложил переписывать набело. У него и почерк хороший, и пишет он грамотно.

— Дядя Рувим? Который счетовод? Наверное, выходит дорого.

— Не, не очень. Я с него много не беру — копейку за страничку, пятачок за главу. Зачем много брать, если человек старается, переписывает?

— Подожди-ка, — не враз понял я. — Ты с Яцкевича еще и деньги берешь?

— Так чего бы не брать? Мы пока с газеты даже гроша не имеем. А нам и конверты покупать, и марки почтовые. Вон — господин Лейкин письмо прислал, почему не догадался конверт с почтовой маркой вложить? Опять — таки, бумага с чернилами денег стоят. Немножко наши расходы уменьшим, уже хорошо.

Охренеть. Кажется, я это произнес вслух, но вылетело немножко другое слово. Хорошо, что Нюшка пропустила его мимо ушей, потому что болтала.

— А дядя Рувим сам предложил — мол, читать ему нечего, а за интересную сказку можно и заплатить. Много-то и не даст, но от пятачка не убудет. Он же еще и спорит со мной, всякие замечания вставляет. Говорит — папа Карло не смог бы продать куртку и купить деревянному сыну «Азбуку». За старье выручил бы копеек тридцать, а «Азбука» стоит в три раза дороже. И не живут черепахи по пятьсот лет. В лучшем случае — сто или двести. И почему пудель у кукол жил, если он лишь особам королевской крови положен? А Карабас-Барабас, что кукольным театром владеет, не стал бы своих артистов мучить. Куда годится артист, если он в ящик заперт или на гвоздь повешан?

Диагноз ясен, даже к врачу не ходи. Заклепочник он, господин Яцкевич. Но вслух это слово произносить не стал, объясняй потом Нюшке — кто такие заклепочники и почему их авторы так не любят.

Глава тринадцатая

Действующие лица и исполнители

Как говорил товарищ Ленин, важнейшими из искусств для России являются кино и цирк[1]. Кино пока не изобрели, а когда изобретут, то до провинциальных городков оно дойдет не скоро[2]. Цирки время от времени наезжают, но они предпочитают летнее время года.

И Александринский театр вместе с Малым не рвутся к нам на гастроли, не желают, понимаете ли, нести культуру в массы. Завзятым театралам приходится самим изыскивать способы съездить либо в какую-то из столиц, либо в Новгород, в губернский театр. К слову, сам я так и не побывал ни на одном представлении этого театра, потому что летом, когда только-только попал в шкуру Чернавского-младшего, артисты уехали на гастроли не то в Керчь, не то в Вологду, а на Рождественских каникулах было не до спектаклей.