Кроваво-красные бисквиты - Лев Брусилов

Но того не понимаете или не желаете понимать, что для вашего возвращения в нормальную жизнь мне придется пойти на должностное преступление – выпустить убийцу. Вы ведь, господин Джотто, как бы это грубо ни звучало, убийца! А что вы обещаете мне взамен?

– Ничего.

– Вот видите – ничего!

Фома Фомич задумался. Он находился в сложном положении, и Джотто, судя по его поведению, понимал это. Проще всего было бы отправить кондитера под суд за убийство нищего, а Алтуфьев к этому отравлению присовокупит и другие. Но тогда кондитерская «Итальянские сладости», скорее всего, закроется. Работники разбегутся кто куда. Настоящий отравитель бисквитов скроется, а этого Фоме Фомичу не хотелось.

– Хорошо, господин Джотто, вы не будете мне доносить. Но для того чтобы отсюда выйти, вам нужно написать чистосердечное признание…

– Какое признание?

– В отравлении нищего.

– Я не буду этого писать. То, что это именно я его отравил, нужно еще доказать…

– Хорошо, будем добывать доказательства! – С этими словами начальник сыскной нажал кнопку электрического звонка. Явившемуся в его кабинет дежурному он сказал: – Этого в камеру. Дайте ему что-нибудь поесть, а то умрет с голоду. Он нам еще живой понадобится!

– Это произвол! – вскричал Джотто.

– Возможно, вы и правы, это произвол, но у меня нет выбора, вы мне его не оставили! Все, уводите. Мне больше нечего сказать господину Джотто! – раздраженно проговорил начальник сыскной, обращаясь уже к дежурному.



Глава 13

Канурова сознается

В сыскную полицию прибыл нарочный и передал Фоме Фомичу, что следователь Алтуфьев просит его срочно прибыть в судебную управу.

– Что за спешка такая? – спросил фон Шпинне.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие! – бодро, по-военному ответил нарочный.

– Ну хорошо, ступай! Передай Алтуфьеву, скоро буду.

Когда Фома Фомич прибыл в судебное присутствие, то нашел следователя в приподнятом настроении. Алтуфьев быстро ходил по кабинету и, изображая молот и наковальню, ударял основанием кулака о кулак. При виде начальника сыскной так обрадовался, что чуть было не кинулся его обнимать.

– Что произошло, Яков Семенович? – едва переступив порог, спросил фон Шпинне. – Я так спешил, что чуть не загнал лошадь…

– И оно того стоило! – усаживаясь на свое место и предлагая жестом сесть начальнику сыскной, почти выкрикнул следователь. – Канурова решила сознаться!

– Сознаться в чем? – лицо Фомы Фомича было бесстрастным.

– Ну как в чем? В отравлениях, конечно! В чем же ей еще сознаваться! – воскликнул Алтуфьев и удивленно взглянул на фон Шпинне.

– Так она уже созналась или только собирается это сделать? – осторожно поинтересовался Фома Фомич.

– В том-то и дело, что поставила условие – мол, признаюсь во всем, только пусть это будет в присутствии начальника сыскной.

– Так вы меня пригласили, потому что Канурова так захотела?

– Только отчасти, я и сам собирался… – Алтуфьев замялся. – В общем, сейчас ее приведут, она все расскажет, и будем считать дело завершенным! – радостно объявил следователь и даже исполнил барабанную дробь на лежащей перед ним папке в коленкоровом переплете.

Канурова вошла и быстро окинула взглядом кабинет. Увидела начальника сыскной и едва заметно, как заговорщику, кивнула. Фома Фомич не ответил.

– Ну что, Варвара Саввична, присаживайтесь, – проговорил Алтуфьев, причмокивая. – Послушаем, что вы желаете рассказать. Я вот просьбу вашу выполнил, пригласил Фому Фомича.

Горничная села. Поерзала на стуле. Посмотрела вначале на следователя, потом на фон Шпинне и запричитала, занудила, растягивая слова, как при молитве:

– Все, сил моих больше нету в темнице маяться, всю душу из меня острог проклятый вытянул, решила я сознаться. Рассказать, как дело было… – она замолчала, поглядывая то на Фому Фомича, то на Алтуфьева.

– Слушаем вас, Варвара Саввична, слушаем… – мягко проговорил следователь и бросил короткий, но выразительный взгляд на фон Шпинне. – Значит, это вы пирожные отравили?

– Да сколько же говорить, что это не я отравила и не знаю, кто отравил…

– Погодите, погодите, мещанка Канурова, – взвизгнул следователь, – что значит – не вы отравили пирожные? А в чем же вы хотели сознаться?

– В том, что Михаил Федорович – живой! – потупив взгляд, проговорила горничная.

– Как живой? – воскликнул Алтуфьев и, недоумевая, посмотрел на фон Шпинне. Лицо начальника сыскной было спокойным, даже слишком спокойным, казалось, он не расслышал того, что сказала горничная.

– А вот так, живой! – повторила Канурова.

– Расскажите об этом подробнее, – попросил Фома Фомич. Дело приобретало какой-то невероятный, можно сказать фантастический, поворот.

– Ну что рассказывать… Вначале все было так, как я говорила. Марко принес пирожные. Я глянула, ленточка завязана на узел, разрезала ее. В свертке тринадцать бисквитов. Мы один разделили. Кухарка свою половинку сразу съела, а меня Михаил Федорович позвал. Когда я ему прислуживала, то услыхала шум на кухне. Михаил Федорович тоже услыхал и послал меня посмотреть, что случилось. Я пошла, а там она… мертвая. Ну, я к хозяину и говорю ему…

– Погодите, – оборвал Канурову начальник сыскной, – получается, Михаил Федорович пирожные не ел?

– Нет!

Алтуфьев сидел и ошарашенно смотрел то на Фому Фомича, то на Канурову, от праздничного настроения не осталось и следа.

– Продолжайте! – скомандовал фон Шпинне.

– Ну так вот, я ему говорю, что, мол, так и так, в пакете было не двенадцать, а тринадцать пирожных. Вот мы, грех на нас с кухаркой, решили тринадцатое съесть. Ну и рассказала ему все как было. Он, конечно, рассердился, накричал на меня – почему я ему не доложила о лишнем пирожном. А потом говорит: «Это, мол, враги его погубить хотят, потому и прислали отравленные бисквиты, – губы горничной дрожали, она шмыгала носом и рассказывала, не сводя широко открытых глаз с начальника сыскной. – И это просто счастье, что все так вышло и он не пострадал. Кухарку, конечно, жалко, но что поделаешь». Я ему говорю, что за полицией послать надобно. А он мне – погоди, Варвара, не торопись, успеется. Мы, говорит, вот что сделаем. Ну и научил меня, что говорить, как полиция приедет. Но я даже не думала, что меня в острог запрут. Да еще в отравлении обвинят.

– А сам он куда делся? – спросил до того молчавший от потрясения следователь.

– Ну как куда? Оделся да и вышел черным ходом. Я его заперла, а потом уже на улицу выбежала и кучера Савоську в полицию отправила…

– И как Михаил Федорович вам все это объяснил, зачем нужно врать? – поинтересовался начальник сыскной, который, в отличие от следователя, не проявлял удивления от слов Кануровой. Однако был внимателен и сосредоточен.

– Сказал, что знает, кто его убить хотел. И что на полпути этот человек не остановится, снова попытается, и лучше ему