Синдром Гоголя - Юлия Викторовна Лист

команды угрозыска, без следователя и даже без судебного медика. Единственного, к превеликому удивлению Константина Федоровича, врача на весь уездный город задержали какие-то дела, о которых начальник многозначительно умолчал. Имелся у доктора Зворыкина один помощник, после института на практику был направлен, но продержался тот лишь с полгода. Зворыкин был теперь совершенно один, если не считать нескольких медсестер и фельдшерицы. Персонала в единственной больнице маленького Зелемска катастрофически не хватало.

– Вы, говорят, медицинского склада ума, разбираетесь в анатомии, диагностируете лихо. Осмотрели тело? Что скажете? – совершая обход номера, спросил Аркадий Аркадьевич Плясовских как бы между прочим.

Грених наблюдал за его действиями, пытаясь догадаться, кем в погибшей империи служил этот подвижный, юркий, востроглазый человек средних лет с абсолютно гладким лицом и черепом, отвислыми щеками, как у хомяка, и упитанным пузом, на котором три пуговицы милицейской гимнастерки с зелеными погонами грозили дать пулеметную очередь, их сдерживал широкий армейский ремень. Он явно получил военное образование при царе, а воевал за красных: выправка старорежимная, а грубоватая развязность приобретена в нынешние, лихие времена.

– Медицинский склад ума не дает полномочий произвести первичный осмотр тела, – металлическим своим всегдашним тоном отчеканил Грених, питая слабые надежды, что Вейс не проговорился милиционеру о его должности в Мосгубсуде. Он еще не смотрел документов Грениха, предпочтя тоже поизучать гражданина с английским тренчкотом, накинутым поверх серой двойки, отвечающего ему с легким нахальством.

Попеременно он заглядывал под кровать, под кушетку, опускался на колени, ковырял ногтем паркетные доски, поднимался, осматривал облупившуюся краску подоконников и рам окна. Он то и дело вынимал из нагрудного бантового кармана пенсне, надевал его на нос, пристально рассматривал какую-нибудь мелочь, потом убирал обратно. И так несколько раз.

Походил направо-налево, остановился и в конце концов выпалил:

– Получается, что последним в живых товарища Кошелева видели именно вы?

– Получается – я, – бесцветно ответил Грених.

– И говорили с ним долгих два часа с лишком.

– Говорил.

– А когда входили к нему, были, мягко сказать, не в духе.

– Возможно.

– Ваши документы.

Константин Федорович неохотно вынул из внутреннего кармана пиджака удостоверение личности. Начальник милиции вновь нацепил пенсе. Он пробежался глазами по корешку, вскинув брови, и вернул c вопросом:

– А воевали, товарищ профессор?

– Да.

Начальник милиции, казалось, ждал продолжения.

– Полевым хирургом был, а потом рядовым простым.

– А что так, профессор – и рядовым?

– Не мог оперировать, руку покалечило.

– Что ж. – Плясовских качнулся с пяток на носки, сунув руки в карманы. – Вейс мне рассказал о ночном происшествии, как и госпожа Рахманова, артистка из Вологды, которая поселилась в комнате справа от апартаментов убитого. Поведайте теперь и вы о том, что этой ночью произошло?

Грених покорно пересказал о своей непростой миссии миротворца и об истерическом припадке покойного.

Начальник милиции, слушая, продолжал слоняться по номеру и изображать величайшую заинтересованность. Они покинули спальню, и Плясовских приступил к осмотру беспорядка в пространстве гостиной меж письменным столом, кушеткой и опрокинутым прикроватным столиком, именно на нем Кошелев жег свои тетради, испортив так, что теперь только выбросить – черным солнцем посреди кремового цвета столешницы зияла проплешина.

Вооруженный своим пенсне, как Шерлок Холмс лупой, сельский сыщик припадал носом к какому-нибудь предмету на полу, проводил пальцем по изъеденному молью и припорошенному вчерашним пеплом ковру, изучил каждый сантиметр подоконника, ползал у остывшей печки-голландки. При этом опускаясь на оба колена, он охал, с тяжелой одышкой вставал и надолго прикладывал пальцы к глазам в попытке прекратить головокружение. Доставал из нагрудного кармана платок, протирал лысину.

– …Ранее он признался мне в пристрастии к гашишу, – монотонным голосом рассказывал Константин Федорович.

– Вижу я, что имел убитый особое пристрастие. Обычно мы за самогонщиками гоняемся, а тут – нечто поинтереснее будет. Ну и натопали – восемь пар насчитал, все место преступления изгадили, чуть задержишься – на тебе… И зачем он снял номер с двумя спальнями, аристократ, что ли? Вот это да! – Милиционер вдруг кинулся в сторону, нагнулся, заполз под письменный стол и вытянул оттуда старую пишущую машинку «Ундервуд», довольно увесистую. Он водрузил ее на столешницу, где, видно, она стояла до того, как безжалостно была сброшена на пол. Сразу ее увидеть было невозможно – она оказалась под макинтошем убитого, который, в свою очередь, был подмят перевернутым стулом. В каретке оставался лист бумаги. Плясовских аккуратно высвободил его, отведя прижимной валик от бумагоопорного рычага.

– Так, так… «В моей смерти прошу никого не винить. Выбор я сделал осознанно. Ваш К. P.S. Машинку жалую Зимину». Это, конечно, предсмертной запиской назвать трудно и света на загадочную смерть литератора не проливает.

Он вздохнул – глубоко и протяжно, пряча листок в нагрудный карман гимнастерки.

– Без вскрытия все лучи света не спасут нас от неизвестности. А Зворыкин уже третий день как вдрызг, увы, – продолжал протяжно вздыхать начальник милиции. – А ледник у нас никудышный. И рапортовать я устал об отсутствии хорошего судмедэксперта на собраниях начальников уездно-городской милиции. Тело скоро начнет разлагаться. Не подсобите, Константин Федорович?

Грених, поглощенный созерцанием пишущей машинки, медленно перевел взгляд с нее на начальника милиции.

– Что?

– Не проведете вскрытие? – Плясовских умоляюще изогнул бровь.

– Аркадий Аркадьевич, при всем глубоком почтении… но я не имею права! Я здесь проездом.

– Тиш-ше, – начальник милиции подхватил Константина Федоровича под локоть и увел от двери. – Вы скальпель держать умеете? Умеете! Держали когда-нибудь? Держали! Вы – судебный медик из Москвы. Проведите вскрытие!

– Держать-то держал… – передразнил его профессор, на ходу соображая, что говорить, как откреститься от неминуемой катастрофы. Если он коснется секционным ножом тела, то тем самым не только втянет себя в неприятное дело, но навлечет еще большее подозрение. И закончится история самым нелепейшим образом – Грениха обвинят в том, что он составил литератору компанию в его ночной вакханалии. Что тогда станется с Майкой?

– Делайте запрос начальнику уездной милиции, тот пусть делает запрос в Москву. Без особого разрешения скальпель взять в руки не имею права.

– Давайте договоримся? Вы мне поможете, а я – вам. О том, что вы последним Кошелева видели, в протоколе указывать не станем. Там, кажется, сестрица вейсовская заходила после вас, воды принести. Ее последней и запишем. А вы кой-какое анатомирование проведете. Надрез сделаете, поковыряете скальпелем для приличия, напишем, что это Зворыкин ковырял. А?

– Неужели у вас нет судебных медиков? Ни одного на целый уезд?

– Нету! – заломил руки Плясовских. – Вообразите мое положение! Мне что прикажете, опять в уездное милицейское управление рапорт на Зворыкина подавать. Бесполезно, только выговором все кончится. И врача мне не предоставят, потому что