Роскошная изнанка - Валерий Георгиевич Шарапов

ж, раз так, могу выдать характеристику. – Мария Федоровна позвонила, вызвала приветливую особу, которой дала распоряжение подготовить документ.

Хотя Андрюхе он был без надобности, он рассудил, что дают – бери, и вежливо поблагодарил.

Мария Федоровна рассеянно спросила, не желает ли гость чаю? «Придется жертвовать собой», – понял Андрюха, выкладывая припасенную по дороге плитку шоколада «Сказки Пушкина». А что? По смыслу подходит и вкусно.

– Я ожидала чего-то подобного, – призналась Мария Федоровна.

– Вы имеете в виду прогул гражданки Демидовой?

– Да, можно сказать и так.

– Вы не могли бы сказать, по каким причинам? Она и раньше была склонна… ну к подобным пропаданиям, что ли…

– Прогулам? Нет, никогда. Маргарита не позволяла себе ничего подобного. Понимаете, штатных единиц у нас мало, оклады небольшие, и потому огромная удача найти такую, как Джумайло, то есть Демидова.

– Ценный работник?

– Исключительно интеллигентная женщина, с высшим образованием! – подчеркнула заведующая. – А главное – тонко чувствующая и воспитанная. Впрочем, вы же с ней знакомы.

– К сожалению, только по рассказам, – поправил Андрюха.

– И главное, что теперь в столице большая редкость – она, я бы сказала, знаете ли… неиспорченная. И редкостно деликатная. С таким колоссальным уважением относится и к руководству… я не брюзга, уж простите старческую слабость, – повинилась Мария Федоровна, которой было чуть за пятьдесят, – с возрастом это становится все более и более важным. В общем, Маргарита Кузьминична отличается редкой мягкостью и вежливостью совершенно ко всем. Вплоть до того, что как-то раз техничка не вышла на работу… по личным обстоятельствам, понимаете ли.

Заведующая весьма культурно, но вполне понятно щелкнула по шее.

– И вот, я прихожу, а Маргарита полы намывает.

– Это да, характеризует ее с самой лучшей стороны, – согласился Денискин, причем совершенно искренне.

– Я ей поставила на вид и провела воспитательную беседу. Пояснила, так сказать, что это все не входит в ее обязанности, а она говорит: да что вы, мне нетрудно. Смена деятельности полезна, а юные читатели не должны дышать пылью.

– Человек не заносчивый, отзывчивый и добрый.

– Да! Конечно, она брала отгулы, отпуска за свой счет, но я не считаю это преступлением. Надо чем-то компенсировать низкие оклады. Многие приходят в нашу систему именно потому, что имеется такая возможность – располагать своим временем.

Еще попили чайку. Денискин видел, что заведующая что-то недоговаривает, поэтому не спешил, выжидал. Ему-то торопиться некуда… Все получилось: женщина, повздыхав, призналась:

– Не хочу пересказывать сплетни.

– А что с ними еще делать?

– Вы правы. Очень странно приключилось с ее замужеством.

– Расскажите, пожалуйста, этот вопрос крайне важен.

К чести заведующей, она не стала мяться и лепетать про женские фантазии, интуиции и впечатления, а изложила прямо:

– У нас небольшой, исключительно женский коллектив, каждая – как на ладони. К тому же и Маргарита такой искренний, открытый, светлый человечек, и ведь никто и понятия не имел, что у нее кто-то есть. Это же видно!

– Простите, по одежде?

– Что?

– Появилось что-то новое, яркое, дорогое?

– Ну зачем же так прямолинейно мыслить? – упрекнула заведующая. – Маргарита всегда была одета опрятно, уместно, скромно. Разве что какой-нибудь… ну да, щегольской платок… как у Гоголя, помните?

– Забыл, – сокрушенно признался Денискин.

– Неважно. Все всегда было в меру. И потом, когда она принесла в кадры свидетельство из загса, а нам всем – торт, это было так неожиданно. Конечно, мы были искренне рады за нее, все мы знаем, что такое эти коммуналки, как они утомляют… а тут будут и прочный тыл, и отдельная жилплощадь.

– Да, но от работы…

Мария Федоровна подхватила:

– А это еще момент, который ее показательно аттестует! За чаепитием с тортом я завела разговор о том, что она, должно быть, уволится, чтобы трудиться поближе к дому. Однако Маргарита чуть не со слезой утверждала, что не желает уходить.

– Вот как.

– Именно! Она так поэтично выразилась: у меня, говорит, здесь сердце на месте. И добавила из Светлова: мол, сердечную теплоту не заменишь теплотой парового отопления.

– Красиво, – оценил Андрюха. – То есть увольняться она не собиралась.

– Нет. И я не желаю отпускать такого замечательного работника, но тут прогул.

– Вы пытались связаться с ней? Съездить домой или позвонить?

– Сама лично ездила.

– Когда?

– Да вот… буквально на следующий день, как она не вышла на работу. Телефон домашний не отвечал, я и съездила.

– И что же?

– Не открыли. Хотя за дверью явно кто-то разговаривал. И, знаете, даже не пытались понизить голос, услышав, что звонят.

Чай допили, тут как раз подоспела характеристика, да еще кадровичка даже без просьбы принесла личное дело.

Андрюху весьма интересовала автобиография, написанная, как и положено, собственноручно. И пусть с наблюдательностью у него дело швах, как утверждают наивные старшие товарищи, но зрительная память в полном порядке. И она совершенно определенно свидетельствует о том, что строчки Светлова на фото Заверина из бархатного альбома написаны именно рукой Маргариты. Именно таким, убористым, но очень разборчивым почерком, которым что угодно можно вписать в каталожную карточку.

В листке по учету кадров мужем Маргариты значился Иван Александрович Демидов, человек на пятнадцать лет старше ее.

Прихватив характеристику, Денискин распростился с милой теткой и уже почти ушел, но в вестибюле его окружили другие сотрудницы, узнавшие, что пришли «по поводу Риты, из милиции». Посыпались вопросы о том, что случилось, и кто-то спрашивал про Наташу, «милую девочку», не надо ли ей чем помочь.

Дежурно, проникновенно, но твердо Андрюха уверял в том, в чем сам уверенности не испытывал вовсе: мол, все исключительно хорошо, и что как только они, органы, с чем-то не справятся, то обязательно обратятся к помощи населения.

Покинул, наконец, Светловку. Некоторое время колебался, не зайти ли в 88-е отделение, к участковому, который дал Наталье новый адрес сестры, но рассудил, что смысла нет. Он-то удостоверение будет изучать, как положено, обязательно поинтересуется, чего сержанту из поселка Торфоразработки делать в Москве. Да и, строго говоря, если здешний участковый похож на Заверина, то может совершенно спокойно послать его к черту с его вопросами. Будет тело – будет дело, а теперь иди-ка ты, сержант, по компасу.

А как насчет того, чтобы поговорить с кем-нибудь из соседок по коммуналке? Отменная мысль. Как это там? Большая Грузинская, тринадцать, дробь два…

Вот еще одно московское жилище, и совершенно другого рода. Дореволюционный еще дом, с высоченными потолками и большими окнами. Коммуналка оказалась небольшой, сумрачной и заставленной разными вещами.

Денискин справедливо рассудил, что надо взять левее, на кухню, на стук посуды и голосов, миновал несколько баррикад из ящиков, сундуков, пару раз пребольно треснулся