Хавьер Аррибас - Круги Данте

Глава 22

Те же самые причины, которые несколько часов назад побуждали его двигаться на юг, теперь мешали ему идти в обратном направлении. Он начал возвращение с улицы Буиа, желая побродить по центру города, во многом изменившегося. Но когда поэт оказался рядом с тюрьмой Стинке и смутно различил полукруг римского амфитеатра, которому придавали форму дома Перуцци, новая мысль вспыхнула в его голове. Его беспорядочное хождение привело его к площади Сайта Кроче, к францисканскому монастырю, который также испытал на себе руку вездесущего Арнольфо. Здесь, в религиозной школе, юный Данте Алигьери дополнил свое образование и увлекся эстетикой и мистикой. Он знал, что в его отсутствие его хороший друг Амброджотто де Бондоне работал над украшением одной из часовен монастыря. Данте не мог лишить себя удовольствия посмотреть на красоту, которая вытекала из рук Джотто и пропитывала все, чего он касался.

Поэт пересек улицу, ведущую к Санта Кроче, оставив за спиной дворец и аббатство. Данте оказался в густо населенном квартале ремесленников, грязном и нездоровом, обитатели которого занимались главным образом окраской одежды и другой обработкой шерсти. Обширная площадь Санта Кроче ― огромное пространство перед францисканской базиликой, часто становилась местом мирских и религиозных манифестаций. Состязания, игры или праздники по случаю календимаджо чередовались с разного рода проповедями, которые читались не только младшими братьями-монахами. Тут появлялись маленькие группы людей, занимающих двусмысленное положение, среднее между светским и духовным, ― это были «посредники» между орденами и миром, ведущие почти такую же строгую и набожную жизнь, что и монахи. Известные в народе и презрительно называемые бегинами,[35] эти мужчины и женщины влачили нищенское существование. Они часто оказывались подозрительно умными, судя по легкости суждений, в которых мелькали еретические мысли.

Данте вышел на площадь, где бурлила флорентийская жизнь. Приближался вечер, и в общем шуме уже можно было различить отдельные голоса. Посреди площади на камнях стоял любопытный проповедник, окруженный шумным сборищем, слишком шумным для того, чтобы понять серьезность и поучительность проповеди. Оратор был расстроенным пылким стариком, говорившим с жаром, который превосходил во много раз возможности его хрупкого тела. Он был одет в коричневые лохмотья, которые делали его больше похожим на бродягу, чем на отшельника. Может, поэтому старик, выкрикивающий эту чепуху, дрожа от усилий, казался своим в толпе грубых и насмешливых людей.

― Слава нашему Господу, что он не допустил, чтобы эти проклятые времена погубили нас! ― сказал старик с чувством. ― Останутся только святые люди, добрые христиане, которые творят чудеса в такое грешное время…

Его слова сопровождались неприличны ми комментариями и грубыми смешками.

― И где они, почему мы их не видим? ― выкрикнул кто-то насмешливым голосом.

― Вы не готовы видеть дальше собственного носа! ― яростно крикнул проповедник. ― Кроме того, зачем им приходить в такой проклятый город, как этот?

Зрители не переставали смеяться. Он сказал, что они не понимают, что Флоренция более греховный город, чем любой другой. А если бы они прислушались к нему, это принесло бы им пользу.

― Чтобы развлечься? ― спросил какой-то шутник.

― Чтобы работать в несчастье? ― произнес другой, выразив в своей шутке горечь ситуации.

― Чтобы слушать твои глупости? ― выкрикнул кто-то злобно.

― Вам следовало бы искать в другом месте, ― продолжал старик, пытаясь объясниться. ― В Виченце я знавал человека, действительно избранного Богом, брата Джованни. Я своими грешными глазами видел, как он воскрешал мертвых, ― заключил старик, закрыв глаза с восторженным и непритворным благочестием.

Но даже это не помогло ему завоевать внимание, только новый взрыв насмешек.

― Ради благословенного Бога, Он не пошлет сюда никого, ― закричал кто-то фальцетом, передразнивая мольбу. ― Мы ведь как раз потому и не пускаем никого в город, боимся, как бы кто не воскрес из мертвых!

Шумный хохот увенчал изобретательность неизвестного, а просветитель открыл глаза, быстро расставшись со своим мистическим восторгом, и впал в негодование. Данте избегал вмешиваться не в свое дело, связываться с этими глупыми зрителями; он продолжил свой путь к базилике, решив не обращать внимания на эти неприличия. Но вдруг что-то заставило его изменить свое решение. Несколько слов странного проповедника, подобно лучу, озарили его сознание.

― Вы слепы! Грубые невежи, вы не прозреваете до тех пор, пока тот самый демон не посетит вас и не сделает жертвами дантовских преступлений…

Данте медленно приблизился к толпе, ему стало интересно.

― Эти бегины Сатаны, ― вдохновенно продолжал старик, ― эти еретики, с которыми нельзя жить, они истребят всех, словно трусливых крыс…

Протестующий шум поднялся в толпе.

― …потому что вы достойны только того, чтобы быть поджаренными на этой самой площади во славу Господа вместе с этими преступными катарами…[36]

Шутки и крики недоверия раздавались среди присутствующих, твердо убежденных, по-видимому, в невозможности описать то, что происходило во Флоренции.

― Расскажи нам еще раз о том, как они развратничают после смерти, ― закричал один из присутствующих, человек грубого вида, грызший яблоко.

Данте предположил, что проповедник рассказывал им о чужаках, последователях еретического учения о Свободном Духе; тогда речь шла о сексуальном смешении душ после смерти тел.

― Это больше всего интересует Карлотто, ― произнес между смешками другой голос из группы. ― Если ничего не можешь в этой жизни, попробуй в загробной.

Все расхохотались. Проповедник завопил с еще пущим негодованием, заглушая шум и дрожа от гнева:

― Позаботься лучше о том, чтобы эти еретики не пришли в твой дом развратничать с твоей женщиной и оплодотворять ее семенем самого Вельзевула!

Смешки с новой силой разнеслись по площади, и на этот раз удивительный Карлотто выглядел оскорбленным. Со словами: «Старый козел!» ― он бросил яблоко в старика и попал ему прямо в лицо, хотя проповедник устоял на ногах, сохранив вид собственного достоинства. Остальные, хотя и насмехались открыто над оратором, не одобрили поступок своего товарища. Кто-то даже заступился за старика, сказав со смесью искренности и насмешки, что это «божий человек». Карлотто, презрительно пожав плечами, решил покончить с этим развлечением, которое стоило ему наполовину съеденного яблока.

― Продолжай, старик! ― кричали другие, еще не готовые к окончанию представления.

Старик воспламенился от гордости перед таким интересом к своим бредням.

― Удалитесь от всех трудов Сатаны, ― продолжал он с пылом. ― Не впадайте, как вы сделаете это скоро, в безбожное лихоимство…

Гул, выражавший недовольство горожан, требовал аргументов. Вопросы о ссудах и лихоимстве были спорными и деликатными предметами. Церковь осудила эту практику, но в реальности немногие могли выжить со своим скудным заработком, не обращаясь к какому-нибудь лихоимцу. Поэтому светское общество разрешил ссуживать деньги, и так как это не было позволено добрым христианам, ростовщичеством занялись евреи. Они обогащались и одновременно вызывали ненависть тех, кто принуждал их к этому. Так что это была тема, которая всегда привлекала внимание к проповедникам.

― Я говорю вам, что это величайший грех, хотя некоторые и думают, что Бог не видит, не понимает, ― проповедовал старик, гордо откинув голову и распрямившись в своих лохмотьях. ― Не давайте взаймы! Остерегайтесь отдавать ваши деньги, чтобы обогатиться!

Снова посыпались шутки. Эти слушатели не подходили для таких советов, это чувствовалось.

― Давать взаймы? ― сказал один удивленно. ― Как нам не давать взаймы вшей или клопов!

Но раздавались не только шутки. Некоторые слушали мрачно, всерьез рассерженные вопросом и комментариями.

― Говори это проклятым жидам! ― крикнул один со злостью. ― Они ростовщики!

― Они убили Христа и теперь хотят расправиться с нами! ― добавил другой.

― И что ты возразишь на то, что они допускают, чтобы мы умирали с голоду? ― выкрикнул третий, сокрушая воздух кулаком.

Ненависть легко распространялась в толпе, сплачивая горожан. Данте понимал, что разговор повернул в опасном направлении. Так что теперь, хотя он еще раздумывал над словами этого странного проповедника, поэт предпочел возобновить свой путь к францисканскому храму, который был уже недалеко.

Больше не останавливаясь, слыша, как удалялся хор насмешек и выкриков толпы, он подошел к фасаду Санта Кроче. Грубый, без каких-либо украшений, он контрастировал с необыкновенной красотой внутренней отделки. Данте вошел в базилику и увидел нескольких человек, рассеянных по храму. Никакой религиозной службы в это время не было, и люди в церкви были одинокими душами. Внутри базилика производила впечатление своей длиной, размахом трех нефов и огромными колоннами. На первый взгляд Санта Кроче напоминала огромное стойло гладким потолком с консолями из дерева.