Убийство в доме свиданий - Сергей Васильевич Карпущенко

— И что она? — так и въелся Выжигин взглядом в своего помощника.

— Указала на отсутствие в шкафу одного платья, полусапожек, плюшевой мантильки и шляпы с птичьей головой. Бельишка еще недосчиталась.

— Да не могла ли покойница подарить кому-нибудь эти вещи или продать за последние дни? — волновался Выжигин, очень желая получить отрицательный ответ.

— Я тоже о том подумал, а поэтому послал девку быстро всех женщин обойти.

— Обошла?

— Обошла. Никому ничего не дарила, да и продать не могла. Для этого на улицу выходить надо, а у них с выходами строго. — Остапов нахмурился и почесал затылок: — Степан Андреич, ничего иного, выходит, и придумать нельзя, кроме как взял этот купец да и убежал в ее платье, в мантильке-то плюшевой и в шляпе с птичьей головой? Боюсь, что у меня тоже к утру от всех этих чудес мозги набекрень съедут, сам в бабье платье наряжусь. Да и куда убе-жать-то он мог?

— Через задний двор убежал, в проулоқ. Черный ход, всегда закрытый, открыт сейчас, — сообщил Выжигин, довольный тем, что появились черточки, хоть как-то рисующие образ человека очень странного, действовавшего с какими-то чудными задачами. Да и был ли это один человек? Да и являлся ли он в обоих случаях убийцей или был тем, кто внушал мысль о самоубийстве, вкладывал в одном случае в руку женщины кинжал, а во втором предлагал петлю, изготовленную заранее, дома, а потом выбивал из-под проститутки стул, чтобы аккуратно поставить его рядом. И для чего ему нужно было обряжаться в женскую одежду? Нет, загадок сегодня лишь прибавилось, и Выжигин ощущал сильную растерянность. Остапов же, решивший быть лишь исполнительным помощником, ходил рядом с Выжигиным и тихонько насвистывал какой-то опереточный мотивчик, покуда Степан Андреевич резко не остановил его: — Да перестаньте же! Рядом с мертвым телом…

Когда все четверо спускались вниз, проститутки уже не горланили. Только в нескольких спальнях был слышен их приглушенный говор, раздавало) и негромкий плач. Шцейцар Гаврила так и сидел в позе египетского писца рядом с запертой дверью. Зачем его посадили сюда в этот поздний час, Выжигин не знал — наверное, владелица заведения хотела, чтобы все у нее в присутствии полицейских выглядело благопристойно. Кровь или вино на полу уже были замыты, стулья и столы расставлены по местам, а шторы висели на карнизах. Публичный дом уже не напоминал восставший броненосец «Князь Потемкин Таврический».

— А скажи-ка, любезный, — остановился рядом со швейцаром Выжигин, — тот купчишка каким по наружности был?

Вставший Гаврила широким жестом ладони нарисовал в воздухе окладистую бороду и сказал:

— Купец капитальный. Рожа красная, кирпичная, от неуемного потребления горячительных напитков, надо думать. А росту среднего. Глаза Же такие страхолюдные, бровастые: как взглянет, так прямо в животе холодеет. Голос же густой и бархатный. Капитальный, короче говоря, купец!

Больше Выжигину ничего и не требовалось. Вышли на все еще гомонящую гулящей пьяной толпой Курляндскую, где по-прежнему нестерпимо пахло жженой костью, и пошли, с опаской поглядывая на бродяг, к Старопетергофскому, чтобы поймать там двух легковых извозчиков. Ехать на свою маленькую, состоящую из двух комнат квартиру Степан Андреевич в два часа ночи не хотел. В участке имелся отличный топчан, набитый конским волосом, кожаный. На нем, накрывшись пальто, недавний преоб-раженец и думал скоротать остаток ночи. Образ милой Катеньки, он знал, заслонил бы от него во сне все эти ужасные, размалеванные спитые лица полуженщин-полуживотных.

6. ВОПЛИ СТРАСТНОЙ И ЧЕСТНОЙ ДУШИ

Автомобиль, кузов которого был покрыт нарядным алым лаком, протарахтев еще немного по Большой аллее Каменного острова, остановился напротив серого дома в стиле «модерн». Две двери одна за другой распахнулись, и на мокрую землю, усыпанную листьями, шагнули из машины князь Сомский в длинном широком пальто, до носа замотанный шарфом, в котелке, надвинутом на глаза, и Выжигин.

— Извините, кузен, — чуть приседая, чтобы размять ноги, сказал князь, — моя квартира наскучила мне до отвращения. И автомобиль-то я купил именно поэтому. В нем я не скучаю. А хорош?! Все-таки хорош! — хлопнул он рукой по кузову. — Последняя модель «Рено». Говорят, его мотор равен силе двадцати лошадей. Я этому, понятно, не верю. Мне еще этот новый дом нравится, — князь указал на дом с башней. — Мрачный, но стильный, ей-богу. Говорят, принадлежит какому-то Фолленвей-деру, швейцарскому гражданину.

Было тепло и сыро. Над каналом с гладкой, серой и холодной, как жесть, водой стоял туман, навевавший дрему. Выжигину хотелось продолжить начатый в машине разговор, поэтому, не желая вдаваться в архитектурную тему, он поспешил сказать:

— Меня во всей вчерашней, вернее, даже сегодняшней истории больше всего то поразило, что обе смерти могут быть и не результатами убийства, а являться самоубийствами, но спровоцированными каким-то странным субъектом, ряженым, притворяющимся то чиновником, то купцом. В обоих случаях у него эти роли были сыграны блестяще.

— Вы и сюртук его синий, каких уж никто не носит, тоже сценической находкой считаете? — усмехнулся в шарф Сомский, беря Вы-жигина под руку и направляя его вперед по аллее. — Не переиграл ли? Меня же вот какая деталь уколола: если в первом случае наш актер с погорелого театра ждал Иоланту, то в другом так и потребовал Катьку Вирскую из-под генерала вытащить и ему доставить, а ведь Катерина в заведении наверняка под другим именем жила. Допустим, ряженый чиновник знал Иоланту-Ленку только из разговоров тех, кто бывал в доме. Купец же в доме на Курляндской не бывал никогда, а пришел убить или довести до самоубийства ту, которую, возможно, знал еще до того, как она в заведение попала.

— Нет, — вздохнул Выжигин, — чиновник тоже мог знать настоящее имя Иоланты, только открываться никому не хотел. И все наши рассуждения, Петр Петрович, сейчас о мелочах ведутся, не о главном. Главное — понять, зачем этот актеришка ходит и доводит женщин до самоубийства.

Выжигин почувствовал, как Сомский сильно сжал его предплечье.

— Ах, самоубийство? — почти прошептал он, наклоняясь к уху «кузена». — Полагаете, обе женщины руководствовались лишь зовом своей воли, и при этом ищите виноватого? Право, психологический парадокс, сударь. Самоубийство, друг мой, всегда является высшим выражением воли, протестующей против воли внешней, всеобщей, в шопенгауэровском смысле. Кого можно понудить к вонзанию себе в грудь кинжала или к затягиванию на шее петли, даже если, как вы предполагаете, ее принесли? Самоубийство — акт глубочайшего внутреннего процесса, действия, обязательно лишенного свидетелей, хотя, я читал, у некоу торых неразвитых народов существует и самоубийство показательное. Пишут же путешественники, изучавшие быт и нравы камчадалов, что они иногда, обидевшись,