Тайный гость - Анатолий Олегович Леонов

было, было… – сдался Захар, повинно склонив голову перед прозорливым монахом.

– Что было?

– Коробочка одна!

– Эх, Захар, Захар, – выдохнула расстроенная жена и, обреченно махнув рукой, ушла в дом, загнав туда же уже совсем осмелевших детей.

– Ульянка! – плаксиво заныл стрелец, проводив женщину унылым взглядом побитой собаки.

– Давай, Гвоздев, не тяни, – вернул его к действительности строгий голос отца Феоны, – говори, что за коробка?

– Маленькая, не больше четверти[46]. На подстилке лежала.

– Что в ней?

– Почем я знаю? Боязно было открывать. Она тоже светилась, как глаза у черта!

– Что же ты с ней сделал?

– Отнес на лопате да в пруд сбросил! Что я, межеумок, беду кликать?

Отец Феона не стал дослушивать откровения Гвоздева. Вместо этого он крепко схватил его за ворот старенькой однорядки и резким движением потащил за собой.

– Пошли!

– Куда? – заартачился отставной стрелец, всем телом пытаясь выкрутиться из крепкого захвата могучего монаха.

– Покажешь, куда бросил.

Гвоздев без всякой охоты отвел отца Феону на край своих маленьких владений, где у него имелась яма размерами две на три сажени, доверху заполненная водой.

– Здесь… Сюда бросил! – засопел Захар, мрачно указав пальцем на место в паре аршин от берега.

Феона посмотрел в указанную сторону и покачал головой. Едва началась вторая седмица октября, и снега на Москве толком не видели, но вода в пруду уже покрылась настоящим льдом, пока еще тонким и прозрачным, как слюда. Было довольно холодно, однако выбирать не приходилось. Феона плотнее запахнул на себе полы кожуха и с сочувствием взглянул на стрельца.

– Ну что? Сам бросал – сам и доставать будешь.

– Что? Нет… да ни за что! – замотал головой Захар, отступая от края водоема. – Грех это!

– А кто тебя просил доказательства уничтожать? – пожал плечами Феона и крепко схватил мужика за рукав однорядки. Давай объясню. Ты ведь не черта в курятнике подстрелил, а человека. Маленького, черного, но такого же, как я или ты. А хуже всего, что оказался он иноземцем! Догадываешься, Захар, чем тебе это грозит? Крал он у тебя петуха или нет, еще вопрос, а вот его труп в леднике съезжего двора на Сретенке – явь, от которой не сбежать!

– Чем же мне тогда поможет эта коробочка, – насупился Гвоздев, неуверенно переступая с ноги на ногу.

– Это поможет мне, а я помогу тебе! Так что лезь. Греха не бойся, грех я твой отмолю!

Захар после недолгих размышлений досадливо сплюнул под ноги и, скинув с себя нехитрую одежонку, остался в одном исподнем.

– Вот же ж! – произнес он негодующе и пробил голой пяткой тонкий лед пруда.

– Ы-уу-ааа-оо-о! – разнесся над окрестностями утробный рев озабоченного осенним гоном лося, и Гвоздев, отбросив последние сомнения, погрузился в воду с головой.

Нырял он долго, каждый раз громко матерясь, отфыркиваясь и отплевываясь, прежде чем решиться нырнуть снова. Феона в какой-то момент даже пожалел, что заставил мужика нырять в ледяную воду.

– Нашел! – радостно завопил Гвоздев, вприпрыжку скача по воде на берег. – Нашел я!

Вода стекала по нему ручьями, ноги, руки и лицо были мертвецки синими, но на губах играла счастливая улыбка. Захар протянул монаху плоскую черную коробку из тонкого металла с какой-то замысловатой гравировкой, похожей на один из алхимических пентаклей и надписью на неизвестном Феоне алфавите.

– Вот она, нашел я! – все время повторял отставной стрелец, стуча зубами и шмыгая носом.

– Оденься, – произнес Феона, взяв протянутую ему коробку, – не ровен час заболеешь. Вон жена тебе одежку несет.

Монах кивнул на Ульянку, со всех ног бегущую к ним. Плача и причитая, она укутала его в бараний кожух, нахлобучила на голову заячий треух и заставила одеть старые валенки, все это время бросая на жестокого монаха осуждающие взгляды.

– Ничего, я терпеливый! – щурился Захар. – Хочу узнать, за что я жизнь едва не положил!

Отец Феона понимающе усмехнулся и, вытащив засапожник, одним отточенным движением вскрыл крышку. После чего слил попавшую внутрь воду.

– Ловко! – похвалил Захар и заглянул на дно коробки.

То, что он увидел, сильно смутило отставного стрельца. Лежали там пинцет, мерная ложечка для алхимических опытов, пригоршня мелких английских пенни и терракотовый пузырек, плотно закупоренный пробкой.

– Разочарован? – улыбнулся Феона, глядя на вытянувшуюся физиономию Гвоздева.

Захар смущенно хмыкнул и указал пальцем на пузырек.

– А это что?

– Сейчас узнаем.

Отец Феона извлек пробку и поднес горлышко к носу. Запаха не было, тогда он вылил содержимое на ладонь и растер между пальцами. Это была маслянистая мазь белого цвета. Монах прикрыл руку плащом, защищая ее от солнечного света, и рука вдруг засветилась синим потусторонним светом, до смерти напугав Гвоздева и его жену.

– Он, он и есть! – завопил Захар, размахивая руками.

Феона засмеялся.

– Не бойся, неопасно. Мазь не ядовита. Это Холодный огонь[47]. Черная бестия себе рожу мазала, чтобы народ пугать, а коробка светилась, потому что он ее этой мазью испачкал.

Стрелец подошел к монаху и тоже намазал себе руку, после чего, дурачась как ребенок, стал пугать ей свою Ульянку, которая каждый раз при этом крестилась и вопила как заполошная.

– Холодный огонь, – как бы между прочим пояснил отец Феона, – изготавливается из смеси белого песка и выпаренной человеческой мочи…

Гвоздев сразу перестал дурачиться и брезгливо вытер ладонь о полы своего кожуха.

– И оно того стоило? – спросил обиженно.

– Что стоило?

– Ну, нырять за этой коробкой?

– Стоило. Не представляешь, как стоило!

Отец Феона положил коробочку в походную сумку, висевшую у него на бедре, и ободряюще похлопал Гвоздева по плечу.

Глава 8

В самом конце четвертой стражи[48], как раз когда на колокольне Знаменского монастыря ударили в колокола, созывая народ на вечерню, к красному крыльцу палат английского двора подъехал крытый возок, из которого вышли двое. Один, молодой, крепкий, поджарый, с крупной «лошадиной» головой и глазами навыкате, одет был как знатный московский вельможа. Второй, много старше первого, могучий, широкоплечий, с «породистым» лицом, обрамленным длинными седыми волосами, одеждой своей более всего походил на монаха.

Тот, что моложе, быстрым шагом подошел к сторожу, державшему наготове алебарду, и, надменно выпятив нижнюю губу, важно произнес:

– Доложи, главный судья Земского приказа думный дворянин[49] Степан Проестев желает видеть английского посланника.

– По какому делу? – нимало не смутившись высокой должности посетителя, нехотя ответил охранник.

– По государеву, дубина! Я что, по-твоему, на исповеди? Давай бегом!

Охранник отвел глаза в сторону и упрямо замотал головой.

– Не имею права! Я на посту.

– Чего сказал? Да я тебя в капусту!

Глаза Проестева