Майкл Кокс - Смысл ночи

— Угроза? Со стороны мистера Даунта?

— Да, любимая, со стороны Даунта. Он много гнуснейший злодей, чем ты думаешь.

— В каком смысле?

— Не требуй от меня объяснений.

— О чем ты? Почему ты не хочешь говорить? Скажи мне, скажи!

С безумным видом она принялась ходить кругами посреди комнаты, охваченная тем же странным возбуждением, какое я наблюдал в Храме Ветров. Я усадил Эмили на диванчик у окна и взял ее руку.

— Я думаю, что Даунт повинен в нападении на твоего отца.

Я ожидал бурного взрыва эмоций, но она просто покачнулась и стала медленно падать на меня, в обмороке. Я подхватил Эмили и уложил на диванчик. Она была бледнее смерти, и ее руки странно подергивались, словно под воздействием гальванического тока. Я уже собирался позвать на помощь, когда она открыла глаза.

Понемногу к ней начал возвращаться обычный цвет лица, и она сумела выпить пару глотков вина, которые помогли ей постепенно прийти в чувство, хотя она еще не оправилась от глубокого потрясения, вызванного моими словами про Даунта и последующим рассказом о документах, находившихся при мистере Картерете в момент нападения, а равно о причине, побудившей Даунта пойти на столь отчаянный шаг, лишь бы заполучить бумаги.

— Я не говорю, что Даунт намеревался убить твоего отца, — сказал я. — На самом деле я думаю, он не ставил такой цели. Но я уверен, что он приказал Плакроузу напасть на него, дабы завладеть документами, подтверждающими существование законного наследника.

Потом Эмили спросила, откуда мне известно, что именно отец вез в сумке, и пришла в сильнейшее волнение, когда я рассказал о письменном свидетельстве мистера Картерета.

— А вдруг Даунт приберет к рукам и этот документ? Разве тогда ты сможешь рассчитывать на успех своего дела?

— Он не найдет его, — сказал я с самоуверенной улыбкой.

Еще до отъезда в Эвенвуд я четко осознал, что письменное показание мистера Картерета и черные книжицы с дневниковыми записями моей приемной матери теперь необходимо хранить в абсолютно надежном месте. Мои комнаты на Темпл-стрит всегда накрепко запирались, но на любой замок найдется отмычка. Вдобавок меня беспокоила мысль о втором ключе, находившемся в пользовании миссис Грейнджер: а что, если на нее нападут? И еще имелся Джукс, которого я уже подозревал в том, что он рылся в моих бумагах. Посему я решил попросить свою возлюбленную — когда сделаю свое признание и получу прощение за то, что утаивал от нее столь многое, — стать хранительницей бесценных документов.

— Почему ты так уверен, что не найдет? — спросила она, по-прежнему с явным беспокойством.

Я сказал, что отдал копию письменного свидетельства мистеру Тредголду, а оригинал и матушкины дневники собираюсь хранить в месте, недосягаемом для Даунта.

— Но где же, милый мой? — вскричала она с трогательной тревогой.

— Здесь, — ответил я. — Здесь, у тебя.

На прелестном лице Эмили отразилось облегчение.

— Да, да, — выдохнула она. — Конечно, ты прав! Даунту в жизни не придет на ум искать здесь. У него никогда не возникнет повода явиться в мои покои, и он не может узнать, что ты доверил мне свою тайну. Но я все равно боюсь за тебя, любимый, и буду бояться, покуда ты не привезешь документы из Лондона.

Я поцеловал руку Эмили и сказал, что не стану терять времени и завтра же утром съезжу в Лондон за письменным свидетельством и дневниками.

— Где мы будем хранить их? — спросил я.

Она на мгновение задумалась, потом просияла, осененная какой-то мыслью.

— Вот здесь. — Она подбежала к маленькому овальному портрету Энтони Дюпора,[285] младшего брата двадцать первого барона, в детстве. Сняв картину со стены, она открыла маленький потайной шкапчик. — Это подойдет?

Я обследовал шкапчик и сказал, что лучше места не найти.

— Значит, этот вопрос решен. — Эмили закрыла дверцу и повесила портрет обратно на стену.

Мы еще немного посидели у окна, держась за руки и тихо разговаривая, соединенные самой глубокой душевной близостью, какая только возможна между влюбленными. Она называла меня своим драгоценным возлюбленным. Я называл ее своим ангелом. Потом мы поцеловались на прощанье.

— Милая моя девочка, — прошептал я. — Ты уверена, что хочешь взять документы на хранение? Может, все-таки лучше положить их в банк? Если Даунт узнает…

Эмили прижала пальчик к моим губам, останавливая меня.

— Дорогой Эдвард, ты попросил меня об этой услуге, и я согласилась. Отныне и впредь я твердо намерена по мере сил выполнять любые твои просьбы. — Она тихо рассмеялась. — Ведь скоро, надеюсь, мне придется почитать и слушаться тебя в горе и радости, в болезни и здравии — так почему бы не начать прямо сейчас? В конце концов, ты просишь меня о столь незначительной услуге, а я готова сделать все — все — для любимого человека.

Она дошла со мной до двери, и мы поцеловались в последний раз.

— Возвращайся скорее, любовь моя, — прошептала она. — Я буду считать минуты до твоего возвращения.

Никем не замеченный, я покинул здание новым путем — спустился по узкой винтовой лестнице и вышел на дорожку, огибающую башню Хэмнита.

У Южных ворот парка я остановился. За рощей проглядывал вдовий особняк; в гостиной и одной из верхних комнат горел свет. Поддавшись внезапному порыву, я двинулся по окружной тропе к конюшенному двору. Мне повезло: дверь амуничника оказалась открытой настежь, и из нее падал прямоугольник бледного света.

— Добрый вечер, Брайн.

Он вязал метлу, когда я вошел, и удивленно обернулся на мой голос.

— Мистер Глэпторн, сэр! Я… мы вас не ждали.

— И ты меня не видел, — сказал я, затворяя за собой дверь. — Ты изготовил дубликат ключа, как я просил?

— Да, сэр. — Брайн выдвинул ящик старого комода, извлек оттуда ключ и протянул мне.

— Мне понадобятся кое-какие инструменты. Сможешь достать? И фонарь.

— Инструменты? Ну да, конечно, сэр.

Я уточнил, что именно мне нужно; он удалился в смежное помещение и вернулся через несколько минут с сумкой, где лежали необходимые инструменты, и фонарем «бычий глаз».[286]

— Запомни, Брайн: меня здесь не было. Ты все понял? — Я вручил малому обычное вознаграждение.

— Да, сэр. Конечно, сэр.

Уже через несколько минут, с сумкой за плечом, я шагал по песчаной верховой дорожке, тянувшейся вдоль парковой ограды. Был тот печальный час суток, когда гаснет последний свет дня и бледные сумерки начинают отступать под натиском тьмы. Где-то впереди тявкала лисица; прохладный слабый ветер волновал кроны деревьев, росших вдоль тропы, что ответвлялась от верховой дорожки и вела к мавзолею. Любимая девочка занимала все мои мысли, но, когда я приблизился к одинокому зданию и подумал о предстоящем мне деле, от моей безумной радости не осталось и следа.

«Sursum Corda». Посылая мистеру Картерету листок с этими словами, мисс Имс определенно хотела сказать, что за плитой, где они начертаны, сокрыто нечто исключительно важное. Я интуитивно пришел к такому заключению и теперь собирался действовать в соответствии с ним. Но я холодел от ужаса при мысли, что мне придется залезть в гробницу моей матери, не имея ни малейшего понятия, что именно я ищу. Я молился, чтобы предмет моих поисков, если он действительно спрятан там, находился непосредственно в локуле. А вдруг он в гробу? Такого кошмара даже мне не вынести.

Я вошел в мавзолей, отомкнув полученным от Брайна ключом массивную двустворную дверь, и приступил к работе.

Было уже за полночь, когда плита, закрывавшая локулу моей матери, поддалась наконец под моим зубилом. Взломать оградительную решетку локулы мне не составило особого труда, но я потратил почти час, чтобы выбить из кладки прямоугольную плиту, и все свои силы, чтобы вытащить ее и положить на пол. Управившись наконец с этим делом, я посветил в погребальную камеру фонарем, захваченным в амуничнике.

Почти всю полость занимал простой дубовый гроб, стоявший там продольно. Подняв фонарь чуть выше, я разглядел незатейливую медную табличку с именем «Лаура Роуз Дюпор», привинченную к гробовой крышке. Между крышкой и сводчатым перекрытием погребальной ниши оставался примерно фут, а между дальней стенкой локулы и самим гробом не более двухтрех дюймов; однако с одной и другой стороны от него оставались щели шириной восемь-девять дюймов. Опустившись на колени у изножья гроба, я просунул руку в темную щель, но нашарил там лишь известковую крошку да паутину. Переместившись к другой стороне погребальной камеры, я снова запустил в нее руку.

Поначалу я не нащупал там ничего, но потом пальцы мои наткнулись на что-то мягкое и рассыпчатое, похожее на прядь слежалых волос. Отдернув руку, я схватил фонарь и заглянул внутрь.