Виньетка тутового шелкопряда - Катя Качур

сказав друг другу ни слова, дети рванули в разные стороны. Левка змеей скользнул в ближайшие дворы, Аркашка с Элей галопом понеслись к своему дому. По дороге Аркашка упал, разбив в кровь локти и колени, но не почувствовал боли и поскакал дальше. Рядом с домом Эля остановилась.

– Если он уже вернулся, скажем, что искали клад в дворе.

– Свет в его окне не горит, – прохрипел Аркашка, и они тихо прокрались в свою комнату.

Сонная Бэлла Абрамовна стояла в дверях с полотенцем.

– Вы где были, паршивцы? – не включая свет, гневно прошипела она.

– Мам, мы там во дворе…ну, мы прощались, слушали цикад…Давай спать…

Эля пошла за занавеску к родителям и отключилась, только положив ухо на подушку. Аркашка лежал с открытыми глазами и чувствовал, как холод наполняет каждую клетку его тела, затвердевает и рвет в клочья оболочки сосудов и органов. Его трясло, как всегда бывало при растущей температуре, раны на локтях и коленях буквально извергались болью. Невыносимо хотелось пИсать, но перспектива выйти в общий с убийцей коридор и дойти до туалета, ужасала тело и разум. Кое-как он погрузился в сон, в котором несколько раз подходил к унитазу в надежде облегчить мочевой пузырь, но вожделенный унитаз исчезал, в уборную набивались какие-то люди, смеялись над ним и тыкали пальцем. От последнего тычка он проснулся и увидел над собой Элю, пахнущую зубной пастой и одетую в нарядное платье.

– Мотив, – прошептала Эля.

– Чтоооо??? – застонал Аркашка.

– Главное, понять мотив его убийств, это тебе не виньетка тутового шелкопряда, – она была спокойна как всегда, и Аркашке показалось, что все увиденное ночью – его персональный бредовый сон.

– Аааа, – прохрипел он невнятно.

– Когда выяснишь, напиши мне письмо. Я буду ждать. Очень буду ждать.

Часть 5. Полет шелкопряда.

Шумные родители Эли уже расцеловались с Аркашкиными отцом и матерью, взяли чемоданы и начали штурм раскладушки, пытаясь переступить через Аркашку, спотыкаясь и толкая его в бока.

– Да, проснись уже! – крикнул ему отец, – убери свою развалюху, люди не могут выйти!

Аркашка поднялся, нащупал тапки и, не обращая ни на кого внимание, болтаясь, как паутина на ветру, побрел к туалету. В коридоре он наткнулся на дядю Додика, который по красным треснутым губам пацана, сразу понял, что у того лихорадка и жар.

– Дя-дя До-дик, – стуча зубами, выдавил Аркашка. – Мне на-до что-то вам рас-ска-зать.

– Давид, я за тобой умываться! – из дальней комнаты, как ни в чем не бывало, выглянул Гриша и приветливо помахал огромной пятерней.

Аркашка осекся, юркнул в уборную и трясущимися пальцами долго задвигал за собой шпингалет. Струя лилась бесконечно долго, то стихая, то набирая силу, будто кто-то подкачивал в бездонный резервуар горячую желтую жидкость. До комнаты он дошел, держась за стены, и сразу рухнул в родительскую кровать – раскладушку уже свернули.

– Бэлла, намажь его водой с уксусом, опять горит, – крикнул из коридора дядя Додик.

Аркашка вцепился в мамин рукав и, распахнув безумные глаза, прошептал:

– Если уйдешь на работу, закрой меня на ключ, чтобы никто не мог зайти!!!!

– Боже ж ты мой, опять Фегин тебе ужасов понарассказывал! – вздохнула Бэлла Абрамовна, гладя сына по худому раскаленному плечу.

Аркашка отключился до самого вечера. Перед глазами мелькали математические формулы, тяжелые, горячие, свинцовые, они падали в реку с жутким всплеском и застывали на дне. На их месте возникали новые, начертанные в кромешной темноте горящим огоньком от сигареты. Эля, тонкая, с вывернутыми стопами, танцевала в пуантах на стене краснокирпичной котельной, и не падала, словно была невесомой шестилапой мухой. Рядом с ней кружился уменьшенный до размера сверчка Фегин, и она шептала ему на ухо: «мотив, мотив, мотив…».

Очнулся он от звука льющейся воды, и, не открывая глаз, по запаху пахлавы и привычным голосам, понял, что родители пьют в комнате вечерний чай в компании дяди Додика и Гриши. Они обсуждали смерть Равиля, найденного в реке, выдвигали разные версии. Аркашка застонал, и отец поднес стакан чая к его губам.

– Ничего, к утру придет в себя, – окинув его взглядом, сказал дядя Додик, – лихорадка не инфекционная, а психическая. Опять что-то увидел или услышал.

– Ну, да, – ответила мать, – они ведь с Элькой ночью где-то шарахались. Вон, с разбитыми коленями вернулся, будто гнался от кого-то.

Отец откинул одеяло, показывая всем Аркашкины колени, заботливо промытые мамой и намазанные зеленкой.

– От кого убегал, малой? – хохотнул Гриша.

Его голос был добрым, привычным, так же как и запах канифоли, исходящий от одежды. Аркашка подумал, что все произошедшее – мираж: не было никакой слежки, никакого Равиля, никакой Эли и в помине. После отъезда родственников комната была ухоженной и спокойно вздохнувшей, без лишних шмоток, обуви, чемоданов и возбужденных голосов. Он вдруг тоже выдохнул и облегченно сел на кровати: сознание упорно отбрыкивалось от пережитого.

– Да, ни от кого, – сказал он излишне весело. – Мы с Элей клад зарывали во дворе. Чтобы откопать, когда она вернется в следующий раз. Ну, на коленках рыли, ободрался.

– Покажешь, клад-то? – подмигнул Гриша.

– Ну, это секрет вообще-то.

– А что ж у тебя ботинки чистые, не в земле, не в глине? – Гриша кивнул в сторону пары истертых Аркашкиных бот возле кровати.

– Ну, там песок был. В основном.

Гриша, не вставая с табуретки, протянул огромную ногу и поддел носком Аркашкин ботинок с жеваными, распустившимися шнурками. Тот подлетел в воздухе и шлепнулся на пол, оставив облачко пыли. Со звонким щелчком на непрокрашеные доски вывалился крупный осколок гравия. Аркашка задохнулся.

– Песок, говоришь? – зловеще улыбнулся Гриша.

– Да, что ты пристал к нему, – перебила Бэлла, – видишь, он не в себе?

Соседи разошлись по комнатам. Аркашка снова впал в ступор. Он хотел было рассказать все отцу, но тот быстро расстелил ему раскладушку и отправил умываться. Когда бледный и качающийся сын вернулся, озираясь по сторонам, родители уже лежали в постели и шепотом ворковали.

Ночь была невыносимой. Аркашка закрыл дверь на ключ и подпер ее стулом. Думал разбудить отца, но понимал, что сейчас ему никто не поверит. Прошло пару часов пыточного ожидания рассвета, когда за стеной он услышал мужской голос и хохот Лидки. Капризный дурацкий смех постепенно перешел в сдавленное бульканье, а затем в безудержный плач. Аркашка закрыл голову подушкой. Плач нарастал и даже сквозь пух-перо перекрывал майорский храп отца. «Иди! – услышал он в мыслях Элин голос, – иди, пахдан!» «Я не трус», – взвизгнул Аркашка, резко вскочил с постели, накинул куртку и разбаррикадировал дверь. Осторожно ступая по коридору