Виньетка тутового шелкопряда - Катя Качур

– Я, то есть мы, дело есть очень важное. В школе на выходной задание дали.

Растрепанная Замира начала греметь ключами, ворча себе под нос, но уже без злости и неприятия. Она, как и все, любила Аркашку и даже в неосознанных мечтах хотела его усыновить. Он, синеокий, пушистоглазый, лысоголовый херувим всегда получал почетные грамоты за учебу, вежливо разговаривал, был опрятен, начищен и облачен в накрахмаленную рубашку. Возникало ощущение, что одежда на нем под воздействием лучезарного света сама по себе свежела и разглаживалась. В то время как ее сын, сколько бы его не обстирывали, вечно выглядел задрипанным оборванцем. Как и все родители, она приводила Аркашку в пример родному отпрыску. Как и все дети, которых попрекали Аркашкиной святостью, Левка временами его ненавидел. Особенно бесили Фегина-младшего разговоры об опрятности Аркашки. Ведь кому, как ни Левке, было известно, какой ценой она доставалась: перед тем, как лазить по помойкам и кустам, Аркаша снимал одежду, аккуратно складывал ее в укромное место, а сам в трусах и майке возился в грязи до состояния лысого черта. Перед возвращением домой, он кое-как мылся в полном пиявок арыке, одевался и вновь чудесным образом превращался в божьего ягненка, если не замечать скомканные склизкие трусы и рваную майку, торчащие из карманов его штанов. Но нужно отдать должное – нижнее белье Аркашка стирал сам, намыливая по ночам в раковине и раскладывая под матрасом. Возможно от того, что к утру ничего не просыхало, он часто простужался и болел воспалением легких.

Замира пригласила детей за стол и пошла будить сына. Левка вышел в синих линялых трусах и вытаращился на Элю.

– Это моя сестра, она дочка прокурора, – соврал Аркашка, – теперь мы вместе будем вести расследование.

– Доложите, как прошла слежка за Равилем, – приказала Эля.

Левка, хлебнувший в это время кумыс из запотевшей бутылки, поперхнулся и уставился на Аркашку.

– Ей можно доверять, – подтвердил друг.

– Да, никак не прошла, – проблеял Фегин, кусая лепешку, – во второй половине дня к нему приходили три старухи и одна тетка, приносили ножи и ножницы.

– А потом? – держала допрос Эля.

– А потом, как рынок закрылся, он пошел домой.

– Дальше!

– Я за ним. Было уже темно. Он повернул к старой котельной, ну, той, которая возле речки Саларки, разрушенная такая, Аркашка знает.

– И…

– Там ждал его какой-то мужик.

– Ну?

– Ну, убежал я. Чо стоять-то. Ничо не слышно, ничо не видно.

– Пахдан5, – брезгливо сказала она. – А мужика-то узнал?

– Неа, поп какой-то. В длинной одежде.

– Поп? Да ты, мусульманин, попов-то откуда видел? – усмехнулась Эля.

– Залез в собор, этот, Успенский, однажды, – Левка понизил голос. – Только матери не говорите.

Все трое переглянулись. Эля отковыряла от лепешки маленький кусочек и начала нервно катать его по столу.

– За Равилем нужно каждый вечер следить, – подытожила она.

– С меня хватит, – отрезал Фегин, – я и так чуть в штаны не наложил.

– Значит, мы с Аркашкой вдвоем пойдем, – Эля как шпагой пронзила взглядом своего синеокого брата.

Аркашка затих. Они шагали от Фегина в собственный двор, и он проклинал себя за бахвальство перед этой неуемной девчонкой. Ему совсем не хотелось следить вечером за Равилем, а старая котельная возле ледяной речки Саларки, бурное течение которой сбивало с ног даже взрослых, и без того рождала в нем мистический ужас. Во дворе на лавочке гоголем сидел Леша Палый, харкался на пыльный бетон и травил байки. Вокруг него, заглядывая в рот, толпились пацаны всех возрастов и мастей.

– Ну, ладно, ты иди, – сказал Аркашка сестре, – здесь мужская компания.

– Кто этот прыщавый в центре? – не смущаясь, спросила Эля.

– Палый это и есть. Племянник старлея.

Лиля резко повернула к пацанам и села на край лавки. Аркашка, стыдясь родства, присел с другой стороны.

– Ой, какая цаца! – обернулся к ней Палый, – ты не заблудилась?

Пацаны загоготали, брызгая во все стороны ядовитой слюной.

– А что говорит твой дядя? Кто утопил мужика в туалете? – Эля была похожа на бесстрашного сурка перед толпой гиен.

– А ты вообще кто? – Леха сплюнул, угодив кому-то но ботинок.

– Побереги слюну, рот пересохнет, – Эля не отводила глаз. – Я дочь прокурора Душанбе. Если бы у нас в городе такое случилось, все бы уже через два дня знали убийцу в лицо!

Леха сглотнул слюну и поперхнулся.

– Может, Равиль его убил? – напирала она.

– Дура, что ли? Равиль – свидетель. Да он ничего и не видел. Неделю его допрашивали.

– У нас в городе Равиля держали бы за стенкой, – продолжала бесстрашно блефовать Эля, – а потом бы выпустили в качестве приманки, чтобы настоящий убийца попытался с ним встретиться и выдал себя. У вас что, уголовный розыск только в носу ковырять умеет?

Толпа мальчишек оцепенела. Аркашка встал и гордо подошел к Эле.

– У нее отец – прокурор, понятно? – он тоже сплюнул сквозь зубы, попав себе на штаны. – Пошли, Элька, у нас дел по горло.

После выходного, в классе Левка Фегин дернул Аркашку за рукав и прилип к его уху.

– Слыхал, Равиля сажают, хотят заставить преступника волноваться.

Аркашка впал в ступор. Он не мог понять, это Элина фраза обросла новыми подробностями, или дядька Палого, услышав глас народа, принял жесткие меры. После уроков они с Левкой рванули на рынок. Равиль по-прежнему точил ножи, на сей раз дяде Додику. Врач огромной ладонью проверял клинок и одобрительно цокал.

– А что, твой Додик полевым хирургом был? – прошептал Фегин.

– Ну, да вроде.

– А как он таким кулачищем нитку в иголку вставлял, да людей зашивал?

Аркашка зажмурился. Он понял, что отныне обречен подозревать даже самых близких ему людей. Успокаивало только одно: его отец Ефим был низеньким, прыгучим, с маленькими, цепкими пальчиками, которыми он ласково трепал сыновью лысину или ловко давал подзатыльник.

Рынок гудел. Продавщицы косились на Равиля, недоумевая, почему он до сих пор на свободе.

– Он видел убийцу, видел, кто выходил из туалета! – шептали они. – Почему его отпустили? Он с преступником заодно!

Аркашка чувствовал себя поверенным главнокомандующего, источником, рождающим свет, ключом, пробивающим камни живительной водой. За ужином дома они сидели с сестрой на одном стуле и многозначительно шептались. Борис, отец Эли, улыбнулся, обращаясь к взрослым:

– Элька впервые нашла себе друга. Она у нас бука. Зачитывается детективами, Конан Дойль, Джордж Сименон, мечтает стать начальником московского МУРа.

– С такой худобой и выворотностью стоп ей нужно идти в балет, – засмеялась Бэлла Абрамовна.

– Что эта выворотность стоп в сравнении с выворотностью ее мозга, – парировала Груня, – она даже