Белая стрекоза и три папы - Янина Олеговна Корбут

К тому времени, как приехала «Скорая» и «Полиция», когда вокруг меня стало мелькать все больше незнакомых лиц, мир окончательно потускнел. И каждое мое действие утратило смысл. Я отвечала на вопросы, открывала рот, чтобы выпить воды или покорно позволяла накинуть себе на плечи то ли покрывало, то ли плед (потом сказали, я дрожала какой-то размеренной страшной дрожью). И все это я делала только для того, чтобы от меня быстрее отстали.

Никто и никогда

Открыв глаза в одно из мгновений, я поняла, что нахожусь в больнице. Я спала на плече у папы № 3, второй отец расхаживал по коридору, мамуля со Славиком, трогательно обнявшись, читали коллективную молитву. Откуда-то из бокового коридора появился папа № 1 в сопровождении мужчины в штатском, но с очень характерным серьезным лицом. Первым делом папа кинулся ко мне, но я сделала знак, что все в порядке.

— Как он? — спросила непослушными, будто обколотыми льдом, губами. Мой собственный голос доносится словно издалека.

— Оперируют.

— Его нужно перевезти куда-то… Не знаю! Нужно нанять лучших врачей…

— Где мы, как думаешь? — осторожно уточнил папа № 2.

— Не помню, — пробормотала я, смутно восстанавливая в памяти картины прошлого дня. Кажется, мне давали какие-то успокоительные, от которых клонило в сон.

— Ранения были очень серьезными, и Александра на реанимомобиле срочно перевезли в областной центр. Тут в детском отделении лучший хирург… Землю носом рыл, но его вызвонили из отпуска.

Я почувствовала, как начинает колотиться сердце, подошла к окну и поняла, что больница, где мы находимся, со всех сторон окружена деревьями. На голых ветках висли обрывки рыже-багровых лохмотьев осени. Окно легко открылось, и я вдохнула влажный воздух, насыщенный запахом мокрой земли и умирающей природы. Первый отец подошел ко мне сзади:

— Он ранен в плечо, в ногу. Но это мелочи. Пуля попала в левую половину грудной клетки, прошла через левое легкое, поранила сумку, которая окружает сердце, и застряла там. Рядом проходили крупные сосуды, но пуля их не задела, так что есть шанс.

— Я хочу его увидеть.

— К нему нельзя. Идет операция. Срочно ищут кровь четвертой группы, я подключил связи. У меня из министерства здравоохранения человечек заряжен. Кореша Панасоника зять.

— Почему Панасоник? — удивился Славик. — Он японец?

— Вроде казах, но какая разница? Главное, Панасоник обещал помочь. Но, сама понимаешь, кровь редкая…

— Есть и хорошие новости, — мягко заметил папа № 1. — Любовника Эллы задержали, хотя он пока идет в отказ, говорит, она просто попросила его приехать, чтобы встретиться вдали от посторонних глаз. А когда он увидел, что на него бегут незнакомые люди, то испугался и стрелял исключительно в целях самообороны, потому что был наслышан о том, что в деревне орудует убийца. Но ему не отвертеться, во время обыска в его квартире полицейские нашли у него предметы и документы, имеющие доказательственное значение.

— А Элла?

— Она как раз дала признательные показания. Сказала, что для убийства Артема наняла киллера, но не знает ни его имени, ни как с ним связаться. Давит на то, что Соню убила по неосторожности, разозлившись за Артема. А Артема решила убить, потому что не могла ему простить измену. Тут она очень кстати вспомнила, как Соня намекала, что у нее был роман с кем-то из одноклассников. Якобы это ввело ее в заблуждение, она решила, что те давно скрывают отношения, и Артем хочет с ней развестись. Будучи беременной, она в порыве злости огрела соперницу, а потом через киллера организовала неблагодарному мужу путевку на тот свет.

— А как она объяснит то, что убили пистолетом Тимура?

— Говорит, что сообщила киллеру про оружие, что хранилось у Тимура. И подала ему идею подбросить пистолет Иванову. Про убийство свекра, разумеется, ни Элла, ни любовник понятия не имеют. Хотя очевидно, что подсуетились они. Кстати, Колечке показали фотографию Андрея, и он подтвердил, что видел его во дворе возле гаража в тот день, когда Тимура придавило. Правда, свидетель он так себе, потому что снова стал пить, но тут уже пускай следователи работают. Возможно, свекра убил даже не сам Андрей, а кто-то из его дружков, так что доказать их причастность сразу будет проблематично. Главное — мы узнали правду.

— Какой ценой…

— Зато преступники будут наказаны, — приобнимая меня, заметила мамуля. С другой стороны подсел Славик. У него была перевязана рука, но в целом он выглядел вполне здоровым. — Ладно, раз ты проснулась, пошли поедим. Мы тут уже три часа без обеда сидим, на одном кофеине.

— Нет, пока не хочется. А вы идите, я посижу…

Мои удалились, пообещав принести мне булочку или бутерброд.

Я снова встала и немного постояла у окна, из которого нещадно сквозило.

Тогда я отошла и привалилась спиной к шершавой стене, а потом медленно сползла вниз и поскреблась ногтями в пластиковую холодную дверь:

— Знаю, ты слышишь меня. Я всегда буду с тобой, никто и никогда тебя не будет любить так, как я. Ты должен об этом знать!

И вдруг засмеялась. Правда, почти сразу же заревела, но все равно продолжала улыбаться сквозь слезы, трогая пальцами стену. На поверхности, выкрашенной белой краской, чья-то детская рука нацарапала силуэт стрекозы. Белой стрекозы.

Кто-то потрогал меня за плечо. Я дернулась, подняла голову и увидела склонившуюся надо мною бабулю в теплой шали.

— И ты здесь, ба? — удивилась я. — Думала, тебя домой отвезли.

Только сейчас я заметила, что у бабули в руке установлен катетер.

— Ты где была? — насторожилась я.

— Кровь сдавала. У меня же четвертая группа, ты забыла?

— Подожди, но как у тебя могли взять кровь? Возраст, да и потом… ты сама больна.

— Ничего у меня нет, — отмахнулась бабуля, усаживаясь на пластиковую сидушку. — Врач сказал, я еще застану восстание машин. А твоему Сашке кровь была экстренно нужна, не до возраста.

— Он не Сашка…

— Тем более! Подожди… как не Сашка? Мамуля рассказывала, что вы летом… А откуда же он взялся?

— Однажды я загадала его, и он сбылся, — просто ответила я. Ведь сама не могла до конца уместить в сознании события этой последней недели, которые противоречили всему, что я знала о Дубровском раньше. Может, я и смогла бы объяснить все, даже, возможно, нашла бы слова, чтобы убедить родных поверить Дубровскому. Но сейчас я сама чувствовала себя такой измученной и уставшей для того, чтобы не то что говорить, но даже и думать обо всем этом.