Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1

— Но вы же говорили, что мы летим в…

— А ну цыц! — прошипел мой куратор. — Не распускайте язык, Мальцева! И делайте что вам говорят! Ваш дачный период завершен, зарубите себе на носу! И учтите: никакой самодеятельности, никаких дискуссий! Знайте, что…

— …шаг влево, шаг вправо — считается побег! — закончила я его монолог и вздохнула. — А ругаться хоть можно?

— Можно, — фыркнул он, подходя к стойке и кладя на нее свой паспорт. Потом повернулся ко мне и добавил: — Только по-русски.

— Еб твою мать, Матвей Тополев! — сказала я громко и внятно.

Парочка иностранцев в очереди с улыбкой посмотрела на меня и помахала рукой. Я еще отпихнула Тополева в сторону, подала свой паспорт регистраторше, а ему бросила через плечо:

— И нечего лезть без очереди, хамло замоскворецкое!..

17

Небеса. Авиалайнер компании «Иберия»

29 декабря 1977 года

В общем-то я устала от самолетов. Правда, в отличие от миллионов своих соотечественниц, я за каких-то полтора месяца сполна ощутила, что такое настоящий сервис, когда тебя любят, понимают и обслуживают совершенно незнакомые люди, причем за деньги, которые не ты платила. Но это было весьма слабое утешение. Реальные же ощущения сводились к тому, что я буквально задыхалась в гигантской закупоренной бутылке роскошного «Боинга-707» с мягкими дорожками в проходах, огромным киноэкраном во всю переборку и алыми наушниками, вмонтированными в ручки кресел. Атмосфера изобилия, сытости и безмятежности, царившая вокруг, действовала раздражающе…

— Вы позволите?

Этот голос пригвоздил меня к иллюминатору. Как объяснить, что я почувствовала, услышав привычную до дрожи в коленках, вежливо-снисходительную интонацию? Может быть, что-то вроде внезапной боли на месте давно вырванного зуба? Элементарные правила вежливости требовали немедленно повернуться и ответить: «Да, конечно!» или «Пошел ты!..» Но я ничего не могла поделать с накатившим на меня оцепенением и продолжала смотреть в мутный, с потеками снежинок, иллюминатор «боинга», ничего не различая, ничего не слыша, вяло сопротивляясь нахлынувшим воспоминаниям, обиде, боли…

— Простите, — голос моего незабвенного редактора стал чуть строже и официальнее. — Вы заняли мое место, гражданка.

— Да? — я оторвалась наконец от окна и повернула к нему лицо. — Простите…

— Ничего, ничего! — добившись ответа, мой экс-интимный друг и начальник сразу подобрел. — Если хотите у окна, я не против.

— Вы очень любезны, — пробормотала я и стала наблюдать, как он снимает с себя пальто из тонкой шерсти, аккуратно складывает его подкладкой наружу, поправляет роскошный, синий, в тонкую белую полоску, галстук, расстегивает верхнюю пуговицу элегантного спортивного пиджака и усаживается рядом так близко, что я ощущаю уже слегка подзабытый запах его одеколона и типографской краски — очень легкий, ненавязчивый, но сразу вызвавший во мне настоящую бурю… Господи, неужели я еще сохранила какие-то чувства к этому комсомольскому ублюдку с лицом херувима, манерами советского дипломата и холеными руками конформиста?

Не обращая на меня больше внимания, он положил себе на колени черный кожаный кейс, щелкнул золотыми замками, вытащил НАШУ газету (краем глаза я заметила, что это свежий, сегодняшний номер) и по-хозяйски стал ее рассматривать. Меня он, учитывая добросовестность девчушек с Лубянки, конечно, не узнавал, что было вдвойне обидно. Вдобавок, я не решалась заговорить с ним, ибо, во-первых, не представляла себе, насколько случайно (если в моей ситуации вообще имело смысл говорить о случайностях) его появление на борту «боинга», а во-вторых, плохо представляла себе, что сказать человеку, с которым жила почти шесть лет и которого, как выяснилось недавно, совершенно не знала.

Я тихонько оглянулась. Тополев сидел сзади, через несколько рядов. Я увидела краешек его бесстрастного лица. Кроме того, в салоне находилось еще несколько человек, направлявшихся за кордон с единственной целью — не дать обезображенной даме с кодовым обозначением «Приманка» быть уничтоженной до того, пока на нее не клюнет один из самых опасных хищников из их социалистических джунглей.

«Он не мог появиться здесь случайно, — думала я, пока самолет, сделав плавный круг над Москвой, набирал высоту. — В этой конторе вообще нет места случайностям. Но тогда зачем он рядом? Они хотят, чтобы я поверила в совпадения? Им для чего-то нужен диалог бывших любовников? Я знаю что-то такое, что могу сказать только ему, моему профессиональному наставнику и близкому другу по тахте размером 2x1,5 метра? Но ведь он не узнал меня и вряд ли узнает… Они рассчитывают, что я сама с ним заговорю? Едва ли. Ведь даже такой чурбан, как Тополев, не может не понимать, что я скорее выброшусь из окна самолета, чем первая признаюсь моему номенклатурному другу, что сидящая возле него женщина с лицом крестьянки из убыточного колхоза — это я. Так что же они еще придумали?..»

— Вы в Барселону? — видимо, газета была сверстана нормально, и мой незабвенный шеф, которого я уже не рассчитывала увидеть на этом свете, находился в прекрасном расположении духа.

Я молча кивнула.

— В командировку?

— Да.

— Ваше лицо мне кажется знакомым… — он посмотрел на меня чуть внимательнее. — Мы не могли видеться с вами на бюро ЦК ВЛКСМ?

Я пожала плечами.

— Для советских командированных вы немногословны… — его лицо приняло озабоченное выражение, но тут же прояснилось. — А, вы впервые летите за границу! Угадал?

Я кивнула.

— Нервничаете?

Устав кивать, я похлопала ресницами.

— И совершенно зря. Поверьте, вы получите огромное удовольствие. Испания — прекрасная страна… Вы не против, если я закурю?

Я пожала плечами, понимая, что дальше отмалчиваться не смогу. Надо было принимать решение. Идеальный вариант представлялся мне так: накануне он провел изнурительную «летучку», залежался у новой подруги (тем более что в моей голове уже отсвечивала парочка кандидатур для замещения вакантной должности редакторской пассии), после чего почувствовал законную усталость и уснул до самой посадки. Но моего выдвиженца-редактора всегда отличали неутомимость, комсомольский задор и стремление опрыскивать общительностью и интеллектом все, что двигается и разговаривает.

Он вытащил свой «Marlboro» из цэковского распределителя и галантно предложил мне закурить. Мысленно благодаря его за предложение, на которое не было необходимости отвечать, я кивнула (мои шейные позвонки уже начинали неметь), выскребла из коробки сигарету и прикурила от мгновенно протянутой зажигалки.

— Простите, а вы, собственно, из какой сферы?

— А вы? — спросила я, намерено гундося и чувствуя, что терпение мое иссякает.

— Я — редактор газеты…

— Как, еще не сняли?

Пауза была довольно долгой. Он смотрел то на меня, то на сигарету, потом глубоко затянулся и выдохнул вместе с дымом:

— Валентина?

— Нет, Мария-Антуанетта.

— Ты?..

— Господи, что ты так разволновался? Тебе что, прислали на меня похоронку?

— Нет, но…

— Будь добр, милый, заткнись, пожалуйста, на всю дорогу и оставь меня в покое. Тем более что необходимость в светской беседе уже отпала…

Я отвернулась к иллюминатору.

— Что они с тобой сделали? — голос за моей спиной был тихим и испуганным. — Я даже не узнал тебя сначала…

— А тебе это и не нужно, дорогой, — сказала я, не отрываясь от бесконечной перины облаков. — Вещами, сданными напрокат, лучше не пользоваться…

— Что ты несешь?! Кто тебя сдавал напрокат?

— Ты, милый! — я резко повернулась к нему. — Ты меня сдал. С потрохами. С нижним бельем и интимными подробностями. Со всем, что тебе было известно. Ты выложил куратору КГБ все — как на исповеди. Ты сыграл наивного ванечку, подписывая мне командировку в Аргентину. Ты постарался забыть обо всем, что нас связывало. И забыл! Ради своего вонючего редакторского кресла, ради своих роскошных костюмов, привилегий, места в бюро… И после всего ты еще набираешься наглости и разыгрываешь из себя Незнайку на Луне?

— Валя…

— Заткнись, дрянь! По твоей милости я уже даже не Валя.

— Но ты ведь сама…

— Да, я много глупостей наделала сама. А ты для чего был рядом? Для визирования моих очерков? Для еженедельных соитий? Для изливания своих амбиций в мою жилетку? Для утверждения своих интеллектуальных претензий? Ты хоть понимаешь, что такое мужская порядочность, мразь комсомольская, приспособленец несчастный, гниль номенклатурная?! Ты хоть раз в жизни задумывался, что женятся не только по расчету, дружат не только ради перспектив, обнимают не только в момент эрекции?!.

Он молчал. Впрочем, разве мне нужны были его объяснения и оправдания? Нет, конечно. Этот человек уже не вызывал во мне никаких чувств. Даже злости. Хотя, видит Бог, я должна была злиться, как любая женщина, выбросившая на свалку пять лет любви, нежности, переживаний и надежд. Но он, мой элегантный сосед по «боингу», а потом другие люди с его жалкой подачи, изменили меня, столкнули в дерьмо, заставили заниматься грязным, омерзительным промыслом, обернутым в дешевый фантик под названием «госбезопасность». И выживать, выживать, выживать…