Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1

— И слава Богу! — вздохнул Витяня. — А то я боялся, что вы сейчас «Онегина» цитировать начнете. Кстати, вас случайно не в его честь назвали?

— Как вы думаете, сколько человек будет с ней?

— Не меньше пяти.

— Они появятся здесь вместе или порознь?

— Обычно в таких случаях нет смысла дробить команду. Есть прекрасные прикрытия: туристическая группа, делегация, спортсмены…

— Подключится кто-нибудь из вашего посольства?

— Вряд ли. Для таких дел наши предпочитают не рисковать диппаспортами. Посольство — только база, где они получат оружие, связь, машины и прочее.

— А если они не клюнут? Если ваши источники в Москве уже подключены к игре, а вас обводят вокруг пальца?

— Это мои проблемы, Юджин. Не забывайте, что вы рискуете карьерой, в худшем случае свободой. Я же — головой. Эта информация точна, можете не сомневаться. Единственное, что мне пока неизвестно, — время их приезда. Хотя не исключаю, что сейчас, пока мы с вами наливаемся джином, они уже здесь, в Амстердаме, спускаются по трапу…

— Их можно проследить тут, в Схипхоле?

— Для этого надо было бы отрядить человек тридцать, не меньше. У меня таких сил нет.

— Зачем так много? Один, максимум два рейса из Москвы…

— А кто вам сказал, что они прилетят из Москвы? Это может быть рейс из какого-нибудь Могадишо или Лахора, или Пхеньяна… Сторожи их тут сутками!

Юджин кивнул и впервые за всю беседу закурил.

— Да, кстати, вы уверены, что ваши боссы не отрядили за вами хвост? — спросил Мишин.

— Даже если и не уверен, что это меняет?

— Не понял… — на лице Витяни моментально проступили скулы. — Как это «что меняет»?

— Успокойтесь. Если бы вас действительно хотели пристрелить, то сегодня исполнилось бы ровно семь дней с момента вашей скоропостижной кончины. То, что нас видят вместе, — а вы должны понимать, что полностью избежать внешнего наблюдения невозможно, — меня не тревожит. В конце концов, так и должно было быть: наши контакты предусмотрены планом, который утверждался в Лэнгли. Главное, чтобы нас не слышали…

— Об этом можете не беспокоиться, — улыбнулся Мишин и вытащил из кармана пиджака плоскую черную коробочку. — Кроме атмосферных помех, никто ничего не услышит.

— А я и не беспокоюсь, — улыбнулся в ответ Юджин, извлекая из внутреннего кармана плаща точно такую же коробочку…

16

Москва. Международный аэропорт Шереметьево

29 декабря 1977 года

…Если бы у меня на душе не было так тошно, я бы получила гораздо больше удовольствия от совершенно охреневшего лица Тополева, когда он увидел меня наутро.

Надо сказать, что вчерашние мастерицы по части превращения нормальных женских лиц в типично советские — измученные, сексуально и продовольственно озабоченные, с выражением непреходящей тоски, — не только кардинально изменили мою внешность, но еще и умудрились одеть меня, вшивую интеллигентку, в классический наряд партфункционерши из почетного президиума — черный пиджачок, черная юбка с черным ремешком, черные, без каблуков, туфли и накрахмаленная белая кофточка с кружевным жабо, к которым (этого девахи из КГБ в силу своего сельского происхождения могли и не знать) особое пристрастие питали профессиональные советские проститутки, дослужившиеся задом и передом до поста дежурного администратора гостиницы «Алтай», что на ВДНХ. Не хватало мне только красного депутатского значка на лацкане, но в этом случае сравнение было бы некорректным.

Матвей Тополев, помощник и порученец председателя КГБ СССР, человек без юмора, вкуса и обаяния, навидавшийся, казалось бы, в своей поганой конторе всего на свете, таращился на меня с таким изумлением, словно увидел восставшего из праха Феликса Эдмундовича под руку с террористкой Фанни Каплан. Какое-то время я еще сдерживалась, сохраняя на лице суровое выражение смертельно оскорбленной примы провинциального драмтеатра, которой всучили роль третьего пня в четвертом составе, но потом не выдержала напряжения лицевых мускулов и стала ржать, причем по нарастающей, до истерического хохота, до икоты, до приступа удушья. Ситуация была действительно абсурдной: большой начальник и ас разведки, по идиотскому приказу которого косметическая команда преобразила меня до полного неприличия, не мог понять, сидит ли перед ним его суперагент В. Мальцева или на дачу неведомо каким образом и с какой целью пробралась незнакомая бульдозеристка в костюме «а ля Терешкова».

Тополев пришел в себя только после того, как я начала смеяться. Узнал, сволочь, родные обертоны и успокоился.

— Над вами прекрасно поработали, Валентина Васильевна, — нагло заявил он. — Вас прямо-таки не узнать.

— Ой, не могу! — я наконец отдышалась. — Киньте полотенце, Тополев, мне надо утереть слезы.

— Идите в ванную и умойтесь.

— Не могу.

— Ноги не ходят?

— Мне вообще нельзя мыть лицо. Вплоть до окончания вашей долбаной операции. Я могу его только промакать салфеткой. Иначе сойдет грим, а с ним и вся рожа. Признайтесь, Матвей Ильич, теперь я стала вам намного ближе, да?

— С чего вы взяли?

— А разве не вы подсказали своим толстожопым подружкам, во что именно нужно превратить мое лицо?

— Если вы не против, Валентина Васильевна, продолжим обмен любезностями по дороге.

— Значит, летим?

— Да. Машина во дворе…

В комплект депутатской амуниции, предоставленной в мое распоряжение хозотделом КГБ СССР, входили пальто из черного драпа с жутким ондатровым воротником, скроенное так, словно его перелицевали из офицерской шинели, кожаная сумка-ридикюль и небольшой черный чемодан. Накануне у меня было достаточно времени, чтобы ознакомиться с содержимым ридикюля, главное богатство которого составлял заграничный паспорт цвета лица вышедшего из себя Тополева, на котором — паспорте, а не Тополеве, — особо выделялась моя фотография (девчушки все делали сами — раздевали, уродовали, помадили и фиксировали плоды трудов своих на пленку) и три строчки моего нового имени — Сергеева Ирина Михайловна, 1946 года рождения. Кроме того, в конце паспорта стояли штампы посольств Испании, Голландии, Бельгии и Люксембурга, подтверждавшие, что гражданка СССР Сергеева И. М. имеет право двухнедельного пребывания в любой из вышеозначенных стран, каковое она, судя по решительной походке Тополева и урчавшей внизу черной «Волге», и намеревалась осуществить.

Дорога до Шереметьева прошла в полном молчании. Я смотрела в окно и любовалась заснеженными березками. Тополев же как уставился в могучий загривок водителя, так и не отрывался от него до самого аэропорта. В какой-то момент мне даже показалось, что мой новый патрон безуспешно пытался прочесть на водительском затылке шифрованное донесение Витяни Мишина.

Вопреки обыкновению, он оделся для заграничной поездки довольно прилично и действительно напоминал бойкого репортера в полупальто из светлого букле, в модной кепке и цветастом сине-красно-белом шарфе, небрежно обмотанном вокруг шеи. Рядом с ним я выглядела штатной осведомительницей КГБ с явными признаками прогрессирующего климакса.

В ожидании регистрации мы сидели на кожаном диванчике, и каждый был занят своими мыслями. Я думала о том, что сделает мне Тополев, если я попрошусь на несколько минут в туалет, смою с лица всю химию, верну себе прежний облик и буду с позором отправлена обратно за барьер из-за вопиющего несходства между моей природной внешностью и фотографией на загранпаспорте.

О чем думал Тополев, меня в тот момент принципиально не интересовало.

Дежурный перезвон радиоинформатора и шелестящие сообщения на английском и русском о посадках, взлетах, задержках и нелетных погодах, обтекая мой слух, уносились куда-то наверх, под бесцветный потолок с такой же бесцветной люстрой… Я уже успела привыкнуть к аэропортам, самолетам, посадкам и заграничной речи… Как там у Пушкина: «Черт меня дернул родиться в России…»

— Идемте, Мальцева, наш рейс! — прервал плавный ход моих мыслей Тополев и решительно направился к стойке регистрации. — Не отставайте!

— Как это наш рейс?! — изумилась я, семеня за Тополевым, как собачка на поводке. — Может быть, вы не поняли: на английском же ясно было сказано, что это авиакомпания «Иберия», посадка на Барселону…

— А мы в Барселону и летим, Валентина Васильевна, — хмыкнул Тополев, не сбавляя подполковничьего шага.

— Но вы же говорили, что мы летим в…

— А ну цыц! — прошипел мой куратор. — Не распускайте язык, Мальцева! И делайте что вам говорят! Ваш дачный период завершен, зарубите себе на носу! И учтите: никакой самодеятельности, никаких дискуссий! Знайте, что…

— …шаг влево, шаг вправо — считается побег! — закончила я его монолог и вздохнула. — А ругаться хоть можно?