Идентичность Лауры - Ольга Владимировна Маркович

Джессики следы от связывания на запястье? Она сама удерживала себя, как Доктор Джекилл — Хайда?

Я глянул на Эла. Мы напрямую не обсуждали эти вопросы. Избегали их, как ребенок, который спрятался за шторой: «ты меня не видишь, и я тебя не вижу».

— Я думаю, это сделала Джессика в состоянии аффекта, что-то такое. Никто из нас не верил в ее злонамеренность. Скорее всего, это самозащита, вызванная чрезмерной эмоциональностью. Мы были убеждены в этом до того момента, пока не заметили явные признаки агрессии. Потому и связали ее. Для ее же блага. Она совсем пошла вразнос, — ответил я.

— Но она правша. Тогда как ты, Гиг, владеешь обеими руками, — отчеканил Рамзи. — Я видел на теннисе, как отлично ты подавал левой. И удерживать Джесс, чтобы она никуда не делась, было выгодно именно тебе. Именно ты получал больше всего от смерти ее мужа. Я прочитал эти заказные, по твоему мнению, статьи. Ты был на мели. Не мог платить за пентхаус и задолжал половине Нью-Йорка. Но после смерти друга женился на его вдове и прибрал к рукам его денежки. Тут же расплатился по счетам и сбежал из страны. Извини, но именно ты выглядишь тут главным злодеем. Трахать невесту друга на его свадьбе! Ты подонок, каким и руки не подают.

Я не дал ему договорить. Бросился на него и врезал ему по челюсти. Он взревел, кинулся мне в ноги, ухватился за них и повалил меня на пол. Мы стали бороться. Катались по полу. Рамзи удерживал меня одной рукой, а кулаком второй бил в корпус. Я пытался скинуть его с себя, покрывая его юркое жилистое тело смачными ударами. Эл вскочил с дивана и принялся нас разнимать. Но даже его здоровенных ручищ не хватало, чтобы расцепить нашу парочку в обуявшем нас бешенстве. Я вкладывал в удары всю злость, которой накопилось с лихвой, — на Джесс, на всю ситуацию, на Рамзи. Но в первую очередь на себя. Этот чертенок был прав. Все было именно так, как он говорил. И даже если я не бил Коула по голове, то был напрямую заинтересован в его смерти. Я получил немало выгод. Я был жалок, и я лупил Рамзи что было мочи от непроходимой ненависти к самому себе. Эл смог-таки разнять нас, но мы, поднявшись на ноги, все еще кидались друг на друга. Как два молодых петушка выпрыгивали из-за могучей эловской спины, грозя друг другу кулаками. Труди металась позади нас по комнате. Потасовка не заканчивалась, и как только Эл чуть ослабил контроль, я снова прыгнул на Рамзи и повалил его на диван. Эл опять ринулся нас разнимать, лопоча какие-то миролюбивые слова. Но мы в тот момент были слишком увлечены ненавистью друг к другу, приправленной пониманием полной безвыходности. Пониманием, что кто бы ни победил, оба мы проиграли. Потому что женщина, которую мы любим, больна. И, наверное, опасна.

Эл ухватил меня за руку и шею и оттаскивал от ланкийского черта, который усиленно отбивался. Труди носилась около и издавала странные звуки, будто хотела что-то сказать, но забыла слова. Потом метнулась в сторону, схватила первый попавшийся под руку предмет и размахнулась им. Я сумел увернуться. Эл же стоял спиной. Удар пришелся ему в шею. От неожиданности он покачнулся и, не удержавшись на ногах, рухнул всем своим значительным весом на стоящий рядом журнальный столик. Аккурат виском в его обрамленный металлом уголок.

Все ахнули. Рамзи прекратил наносить мне удары. Я выпустил его из захвата, и мы попадали на колени рядом с Элом. Здоровяку удалось нас разнять. Под его головой быстро росло красное пятно. Мой оппонент кинулся прощупывать пульс на шее, я на запястье. И как-то одновременно мы подняли друг на друга глаза. Эл раскинулся на полу, как большая тряпичная кукла. Его громадные руки покоились на кафельном полу открытыми ладонями вверх, словно он воздвиг их к небу. На лице застыла улыбка. Не знаю, что должен увидеть или подумать человек, чтобы выглядеть так же безмятежно светло. Думаю, в свою последнюю секунду Эл увидел Бога и рай. Кому, как не Элу, туда дорога.

Так же одновременно мы обернулись к Труди. Она застыла посреди комнаты с непонимающим выражением лица, держа в левой руке деревянную маску Мару Ракши. Она моргала и издавала бессвязные звуки. Лицо ее было неузнаваемым, с каким-то отсутствующим выражением. Плечи были задраны, как у напуганного ребенка. Она слегка склонила голову набок, подергивая ею. Медленно, чуть покачиваясь, она подошла ближе. Выпустила маску. Та с грохотом упала на пол. Кажется, не замечая нас, Труди легонько толкала Эла, будто пыталась его разбудить. Присела рядом и принялась открывать ему глаза. Растягивала веки, но те снова смыкались. Она то нежно, то требовательно толкала его, ожидая реакции, но Эл не шевелился. Черно-красное пятно под ним росло, и наконец она его заметила. Дотронулась рукой. Отпрянула. А потом заорала. Ор этот не был похож ни на что человеческое. На крик горя или страха. Не был он похож и на крик отчаяния. Это был гортанный первобытный вой, от которого мурашки шли по коже. Она быстро и суетливо заскользила руками по телу Эла, будто обыскивала его, и щеки ее дрожали в странном возбуждении.

— Что она делает? — спросил Рамзи.

— Кажется, она ищет трофей. Ей нужно взять что-то на память, чтобы успокоиться, — сказал я, вспомнив шкатулку с разными предметами.

Ничего не найдя, она свернулась в клубок и улеглась рядом с Элом. Уложила его большую руку на себя сверху, и, скорчившись, как уродливый эмбрион в утробе равнодушной матери, протяжно застонала. Стон ее теперь походил на неразборчивую жалостливую песню. Песню детского хора. Это было страшно. Ни я, ни Рамзи не были готовы видеть ее такой.

— Что мы теперь будем делать? — спросил он. Челюсти его стучали, но он этого не замечал.

— Вызывать полицию, — ответил я.

— Как? Она ведь погибнет там? — проговорил он тихо.

— Но у нас теперь нет другого выхода.

— Я не узнаю́ ее, — прошептал Рамзи.

— Я тоже. Это не Труди, не Джессика и не Лаура. Я не знаю, кто это, — ответил я.

Бессвязные ноты, что вырывались из хрупкого тела Лауры Хитченс, звучали высокими гортанными звуками. И мне подумалось, что такими песнопениями мучат в аду грешников.

Эл. Ноев ковчег

Было темно, когда отец разбудил меня.

— Сын, просыпайся! Дело есть.

— Па, я спать хочу, — пробубнил я спросонья, закрываясь одеялом. Это было морозно-обжигающее утро из тех, какие бывают в Коннектикуте зимой.