Полуночное венчание - Лисовская Виктория

Маньяки чаще всего педантичны и просто помешаны на точности в мелочах.

Скорее всего, бедных девушек, убитых ранее, похоронили, посчитав их смерти несчастными случаями. Так бы получилось и в нашем случае, если бы не погибла Светлана Федоркина, падчерица очень известного чиновника из столичной мэрии, который надавил на внутренние рычаги, чтобы этим делом всерьез занялись, тут оказалась к месту и Алиса Воронова, которой «посчастливилось» попасть в сводку полиции города Химки.

Думая о расследовании, я уже набирал на сотовом номер домашнего телефона отца Ольги Большаковой.

По документам у Ольги из родственников был только отец — Сергей Владимирович Большаков, именно он и занимался ее похоронами.

С пятой попытки трубку все-таки сняли.

— Апле!! Кто это?? Алле… — послышался невнятный грубый бас.

— Здравствуйте. Вас беспокоит следователь Иван Еремин. Я хотел бы поговорить с вами о смерти вашей дочери, — официальным тоном представился я.

— Ольги? Приезжай. Новороссийская, дом пять. Захвати бутылку, — снова невнятно просипел грубый голос.

— Что, простите? Бутылку? — переспросил я. Но мой собеседник уже отключился.

Бутылку? Странно.

Но раз отец Ольги дома, а по документам было отмечено, что прописана она по адресу: улица Новороссийская, дом пять, квартира сорок шесть, я отправился на перекладных в сторону Москвы.

Улица Новороссийская встретила меня грязной пыльной и старой обшарпанной пятиэтажкой, дом номер пять. Если бы не близость к метро «Люблино» — район и вовсе можно было бы считать неблагополучным.

Старые хрущевки по всей Москве методично сносят, на их месте вырастают ярко-оранжевые кирпичные башни, но, видно, до старого дома номер пять на улице Новороссийской очередь еще не дошла.

Крайний подъезд выглядел запущеннее всех остальных.

Я пару минут безрезультатно нажимал на домофоне номер квартиры — сорок шесть. На звонок никто не отвечал.

Да что же это такое?

Я приехал рекордно быстро, если учитывать расстояние из Химок до Люблино, а меня и в дом не пускают.

Я присел на покосившуюся скамейку у подъезда и принялся звонить с мобильного на домашний телефон Сергею Владимировичу.

Результат точно такой же — тишина. Получается, он не дождался, ушел куда-то, может, в магазин, может, на прогулку.

Сергей Большаков официально нигде не работает, скорее всего, придется дожидаться его у подъезда. Но как же я его узнаю, если никогда в жизни не видел? Об этом я печально размышлял, все еще пытаясь дозвониться Большакову одновременно и по домашнему телефону и по домофону.

Так, бесцельно тыкая по кнопкам, я услышал за своей спиной тихий интеллигентный голос:

— А вы к кому это так в сорок шестую квартиру звоните? Ольги уже давно тут нет!

Быстро развернувшись, я увидел перед собой опрятную улыбающуюся старушку в светло-сером плотном пальто и ярко-малиновом берете, задорно надвинутом на лоб. У ног бабульки жалось мохнатое создание, которое только по недоразумению природы можно было бы отнести к семейству собачьих. Ланселот смог бы проглотить подобного «песика», не прилагая и малейших усилий.

Собачка даже не решалась тявкать на меня, грозного незнакомца в ее глазах, а всего лишь крупно тряслась и беззащитно жалась к ногам своей хозяйки.

— Так вам в сорок шестой чегой-то надо? — грозно насупив брови, снова осведомилась бабулька.

— Добрый день. Я к Большакову Сергею Владимировичу пришел, мы с ним договаривались, а он дверь не открывает, — не ясно для чего, я выложил всю информацию.

— К Сереге, что ли? А то сказал, «Сергей Владимировичу» — его так сколько лет никто не называет, после того как его с нормальной работы уволили. И не откроет он тебе сейчас, семь часов вечера уже — он давно зенки свои залил. Пьянствует уже целый месяц не просыхая, после того как дочку похоронил. Его более-менее вменяемым только в обед увидеть можно, когда за очередной бутылкой в магазин ползет.

— Да, где-то в обед я с ним по телефону и разговаривал, — вздохнул я, — я как раз с ним о его дочери и хотел поговорить.

— Об Ольге? А вы, собственно говоря, кто такой? — проявила бдительность обладательница малинового берета.

— Извините, не представился. Следователь Иван Андреевич Еремин, — сунул я свое удостоверение под нос бабульке.

Она его внимательно осмотрела, зачем-то даже понюхала, после с неким сожалением выпустила из рук.

— Я Елизавета Федоровна Овсянникова, соседка Большаковых. Живу в квартире сорок семь. Как раз рядышком, дверь в дверь. От Сереги вы сегодня ничего толкового не узнаете. Его разве что завтра где-то в обед попытайтесь поймать, и то не знаю.

— Извините, Елизавета Федоровна, а с вами, как с соседкой, я могу сейчас поговорить? А то зря приехал, получается.

— Ну да, конечно, пройдемте ко мне. Я вас чаем вкусным напою, замерзли, наверное, по дороге.

Овсянникова открыла металлическую дверь своим ключом, втолкнула внутрь подъезда упирающуюся собачку и пропустила меня.

Поднимаясь по грязной лестнице (лифта в типовой хрущевке, конечно, не было), Елизавета Федоровна болтала не переставая.

Еще бы, мое появление здесь — наверное, событие века в ее глазах.

Не часто к одинокой пенсионерке заглядывают в гости представители органов правопорядка. Наверное, сегодня же вечером на ближайшей скамейке Овсянникова будет звездой всего двора и взахлеб станет рассказывать благодатным слушательницам — подружкам-старушкам — эту сногшибательную новость. То, что в ее изложении новость будет именно сногшибательной, даже не приходилось сомневаться — такое довольное выражение было на лице старушки, она чуть не облизывалась от предвкушения, как сытая кошка над миской сметаны.

— А я иду, смотрю — мужчина незнакомый, представительный, не выпивший, к нам в подъезд такие не часто ходят. Разве что к Люське из тридцать девятой, но она дама свободная, молодая. Правда, к ней все мужики попроще и под вечер все ходют и ходют. И Матильда моя сразу обратила внимание, что человек хороший, — идя по лестнице, старушка кивнула на свою собачку. — Матильда моя только на плохих и пьяных гавкает. А Мария Семеновна из сорок второй тоже говорила, что Люська собирается чуть ли не замуж выходить, значит, к ней ходить не будут. Вот я подумала, что за представительный мужчина, и тогда не к Люське, получается, идет. У нас в подъезде народ смирный. Вот только на первом этаже Владик есть, так учиться не желает, все матери нервы трепет. Они так ругаются с ним — на весь подъезд слышно.

Вот так, под важную, с точки зрения гражданки Овсянниковой, информацию, они поднялись на четвертый этаж, где своим ключом Федоровна открыла неприметную обшарпанную дверь, обитую дешевым дерматином. При этом старушка не переставала рассказывать следователю про «подозрительных квартирантов из Узбекистана, живущих на пятом этаже».

От всей этой болтовни у Еремина сразу разболелась голова и заныли под коронками два почти здоровых зуба.

Все понятно, пенсионерке не хватает общения. Наверное, в квартире, кроме нее и Матильды, никто не живет, а Матильда при всей своей разумности вряд ли способна поддерживать плодотворную беседу с хозяйкой.

Пригласив следователя на уютную маленькую кухоньку, Овсянникова быстренько вытерла грязно-серой тряпкой лапки безропотной Матильде, которая даже не предпринимала никаких шагов к бегству.

И, поставив старый чайник на плиту, Елизавета Федоровна плюхнулась на стул напротив следователя и напряженно замолчала.

После пятиминутной пытки и вороха ненужных сведений обо всех представителях пятого подъезда в крохотной кухне тишина повисла просто ошеломляющая, оглушающая своей искренностью.

Овсянникова преданно заглядывала Еремину в глаза и чуть ли не как ее болонка помахивала несуществующим хвостом.

— Елизавета Федоровна, мне сейчас нужна информация только о жильцах квартиры сорок шесть. В частности, об Ольге Сергеевне Большаковой. Расскажите мне все, что знаете, об этой девушке, как она жила, чем занималась, где работала, с кем дружила.