Скандал с Модильяни. Бумажные деньги - Фоллетт Кен

В пристроенном к дому сарае стояло старое наждачное колесо. Тони взгромоздился на стульчик рядом с ним и нажал на ножную педаль, как много лет назад делал его старик. Тони всегда получал удовольствие, делая что-то в подражание покойному отцу. Он накрепко сохранил в памяти его образ: рослый и красивый мужчина с вьющимися волосами и живым блеском в глазах, который высекал из механического точила снопы искр к восторгу своих смеющихся детей. Отец держал лоток на уличном рынке, торгуя фарфоровой посудой и сковородками, зазывая покупателей своим зычным, но приятным голосом. А еще он устраивал целые представления, когда в шутку принимался подначивать соседа-зеленщика, окликая того: «Эй, послушай сюда! Я только что сбыл с рук всего лишь один горшок за целых полфунта. Сколько гнилой картошки тебе придется сбагрить, чтобы заработать хотя бы десять шиллингов?» Потенциальную покупательницу он замечал в толпе заранее и без зазрения совести пускал в ход свое неотразимое мужское обаяние. «Скажу вам сразу, милочка… – это адресовалось даме средних лет с сеткой на волосах, – … у нас тут на рынке нечасто встретишь такую молодую красотку, а потому я готов продать вам товар себе в убыток, только бы вы пришли ко мне снова. Да вы просто взгляните: крепкое медное дно, как попка у девушки, уж простите за такое сравнение. И у меня осталась только одна сковорода такого качества. На остальных я неплохо наварил и потому уступлю ее вам всего за два фунта. Сам заплатил вдвое больше. Но чего не сделаешь ради леди, заставившей мое израненное сердце так учащенно биться? Хватайте ее скорее, пока я не передумал!»

Тони пережил настоящий шок, видя, как быстро постарел отец, когда лишился одного из легких. Волосы мгновенно поседели, щеки глубоко ввалились, а прекрасный голос стал тонким, скрипучим, неприятным для слуха. Лоток перешел по наследству к Тони, но у него к тому времени появились иные источники доходов, и торговая точка досталась Гарри, его глухонемому младшему брату, который тем не менее женился на хорошенькой девушке из Уайтчепела, достаточно терпеливой, чтобы освоить язык жестов. Понадобилась немалая сила характера для торговли с рыночного лотка, если тебе приходилось писать мелом на доске, общаясь с покупателями, а в кармане держать карточку с крупно выведенным печатными буквами словом «СПАСИБО!», показывая ее всякий раз, когда у тебя что-то покупали. Но брат управлялся с лотком так хорошо, что Тони одолжил ему денег на переезд в настоящий магазин и наем продавца. Гарри и здесь вполне преуспел. Все-таки деловая хватка была их общей семейной чертой.

Теперь кухонный нож приобрел должную остроту. Пробуя лезвие, он даже порезал палец. Прижал ранку к губам и вернулся в кухню.

Там уже хозяйничала мать. Лиллиан Кокс была низкорослой и полноватой женщиной – ее сын унаследовал склонность к набору лишнего веса, но, слава богу, немалый рост, – и обладала такой незаурядной энергией, какую трудно ожидать от типичной матроны шестидесяти трех лет от роду.

– Я готовлю тебе тосты к завтраку, – сказала она.

– Прекрасно, – он положил нож на место и нашел бинт. – Будь поосторожнее с этим резаком. Я немного переточил его.

Она тут же переполошилась из-за его пустякового пореза, заставила сунуть палец под холодную воду и досчитать до ста, после чего наложила антисептическую мазь, ватный тампон, а сверху намотала бинт, скрепив его безопасной булавкой. Он стоял смирно, позволив ей делать, что она считала нужным.

– Какой у меня хороший мальчик, – разохалась она. – Всегда поточит для матери ножи. Такой заботливый. Но зачем ты поднялся в такую рань?

– Вывел собаку погулять в парк. И мне нужно было кое-кому позвонить.

Она недоуменно спросила:

– А чем тебе плох телефон в гостиной?

Он склонился над плитой, со смаком вдыхая аромат от уже жарившегося на сковородке бекона.

– Ты же сама все знаешь, мама. Старина Билл[29] прослушивает нашу линию.

Она сунула ему в руки чайник.

– Ладно. Отнеси это в комнату и разлей по чашкам.

Он взял горячий чайник, перешел в гостиную и поставил его на специальную подставку. На квадратном столе, накрытом вышитой скатертью, уже лежали два столовых прибора, были приготовлены солонка, перечница и бутылочки с соусами.

Тони сел ближе к камину, где обычно сидел отец. Не вставая со стула, дотянулся до серванта и достал две чашки и два блюдца. Он снова вспомнил отца. Как тот надзирал за семейными трапезами, пуская в ход свой сленг кокни: «А ну-ка, убрать грабли на место!» – командовал он, стоило кому-то поставить на стол локти. Одного Тони не мог простить отцу – его отношения к матери. При своей привлекательной внешности он имел много женщин на стороне и частенько покупал джин для них, но не приносил домой. Тогда Тони и его брат еще промышляли тем, что ходили на рынок в Смитфилде и украдкой собирали под столами и лотками всевозможные отходы, которые можно было за несколько медяков продать на мыловаренную фабрику. Кроме того, отец не служил в армии. Но во время войны от призыва уклонились многие из уличной шпаны.

– Ты нальешь нам наконец чая или опять заснул на ходу? Если так, то лучше отправляйся обратно в кровать. – Лиллиан поставила перед ним тарелку с едой и уселась напротив. – Ладно, теперь уж я сама.

Тони взял в руку вилку, держа ее так, словно это был карандаш, и начал завтракать: яичница, бекон, колбаски, подливка из консервированных помидоров и несколько ломтиков поджаренного хлеба. Он уже набил рот, когда догадался взяться за коричневый китайский соус, – после утренней прогулки у него разыгрался зверский аппетит.

Мать подала ему чашку с чаем.

– Даже не знаю. Мы всегда звонили из дома без опаски, пока был жив твой отец, да упокоит господь его душу. Он все делал так осторожно, что Старина Билл ни о чем не догадывался.

Тони хотел ей напомнить, что при отце у них еще не установили телефон, но предпочел промолчать. Хотя не удержался от другого замечания:

– Да уж, он был таким осторожным, что умер рванью подзаборной, остался нищим. – Но зато честным малым.

– Неужели? Прямо-таки честным?

– Ты, черт побери, отлично знаешь это. И никогда не смей мне перечить, когда мы толкуем о твоем папаше.

– Мне не нравится, когда ты чертыхаешься, мамочка.

– Тогда не вынуждай меня.

Тони стал есть молча и быстро расправился с остатками. Допил чай и начал снимать упаковку с сигары.

– Еще чаю? – спросила мать, забирая чашку.

Он посмотрел на часы.

– Нет, спасибо. Мне нужно еще закончить пару дел, – он раскурил сигару и поднялся.

Она с прищуром посмотрела на него.

– Ты что-то снова затеял?

Подобные вопросы только раздражали его. Он выпустил в воздух струйку дыма.

– А зачем кому-то знать об этом?

– Что ж, ты живешь по-своему. Валяй, отправляйся на дело. Но только не лезь на рожон понапрасну, прошу тебя.

Он еще раз внимательно пригляделся к ней. Хотя она всегда ему уступала, мать оставалась очень сильной женщиной. Именно ей выпало стать главой семьи после смерти старика-отца. Она решала споры между братьями и их женами, одалживала денег у одного, чтобы дать другому, и использовала свое одобрение или осуждение как мощный инструмент в решении прочих вопросов. Мать решительно противилась неоднократным попыткам переселить ее с Куилл-стрит в уютное маленькое бунгало в окрестностях Борнмута, подозревая (и совершенно справедливо), что старый дом с его духом памяти о прошлом был важнейшим символом ее власти в семье. Когда-то она с королевским апломбом и достоинством держала нос с горбинкой и узкий подбородок, но теперь уже царствовала, но не управляла, как английские монархи, мудро и вовремя поняв, что пора передать бразды правления другим, хотя сделала это все же не без сожаления. Тони понимал: именно поэтому ей был сейчас особенно нужен он. Новый истинный король. И жить с ним под одной крышей значило оставаться приближенной к трону. Он любил ее за то, что она в нем нуждалась. Больше он никому не был до такой степени необходим.