ПЬЕР - Герман Мелвилл

дальнейшая жизнь возможна для меня, и только такую жизнь я способна буду вынести. Она никогда не узнает – до настоящего времени я уверена, что ты сам никогда не раскрыл ей то, кем я когда-то тебе приходилась. Пусть ей кажется, как будто я – некая подобная монахине кузина, твёрдо поклявшаяся жить с тобой в твоём странном изгнании. Не показывай мне, – никогда больше не показывай какой-либо видимый и сознательный символ любви. Я никогда не буду твоей. Наши смертные жизни, о, мой небесный Пьер, впредь должны быть одним немым ухаживанием друг за другом, без деклараций, без свадьбы, пока мы не встретимся в чистых сферах нашего последнего божьего счастья, – пока мы не встретимся там, куда всегда мешающий и всегда искажающий мир не сможет прийти и не придёт; где всё твоё скрытое, славное бескорыстное великолепие предстанет в полном блеске этого небесного света; где более не принуждаемая к этим очень жестоким маскировкам, она, …она… также займёт своё собственное величественное место, приняв его не с трудом, а, скорее, с ощущением большого счастья, когда там твоё нежное сердце станет открытым и полностью моим. Пьер, Пьер, мой Пьер! – теперь только эта мысль, эта надежда, эта возвышенная вера поддерживает меня. Удачей стало то, что обморок, в котором ты действительно оставил меня долгую вечность назад, – удачей стало то, дорогой Пьер, что хотя я и вышла из него, чтобы с изумлением смотреть и идти на ощупь, я с изумлением всмотрелась и пошла на ощупь, а затем опять свалилась в обмороке, и затем снова пошла на ощупь, и снова упала в обморок. Но всё это была пустота, небольшое оцепенение; я ничего не знала, ничего не соображала, мой Пьер, без какой-либо сознательной мысли о тебе, любовь моя; но чувствовала совершенный провал, пустоту, – разве ты не окончательно ушёл от меня? и что могло тебя заставить бросить бедную Люси? – Но теперь этот долгий, долгий обморок проходит; я снова выхожу в жизнь и свет; но как я могу выйти, каким путём, мой Пьер, если не к тебе? Как только я вышла из долгого, долгого обморока, так ко мне сразу же пришла бессмертная вера в тебя, которая хоть и не предполагала простого малейшего спора о твоей выгоде, но всё же говорила о весьма таинственном обязательстве, мой Пьер. Знай тогда, дорогой Пьер, что чем больше появлялось ослепляющих земных причин не верить в твою любовь, тем больше росла у меня непоколебимая вера в неё. Ведь я чувствую, что эта любовь навсегда, и она не может знать измен, Пьер; я чувствую, что небеса вызвали меня для прекрасного служения тебе. Пока я лежала в этом долгом, долгом обмороке, – во время которого, как сказала мне Марта, я едва поела всего три раза, – эти небеса, я чувствую теперь, подготовили меня для сверхчеловеческого служения, упомянутого мною, полностью отрешающего меня от этой земли, и даже, пока я оставалась без сознания, предназначили меня к звёздной миссии среди земных элементов. О, поделись со мной своей собственной драгоценной силой! Я не бедная слабая девочка, дорогой Пьер; та, которая действительно когда-то полюбила тебя, но также нежно, и с земной непорочностью. Но теперь я унесусь от этого далеко ввысь; долечу до тебя, где восседаешь ты в своём собственном спокойствии, в возвышенных небесах героизма.

«О, не стремись отговаривать меня, Пьер. Разве этим ты не убьёшь меня, и не убьёшь меня в миллион раз больше? И это никак не станет моим убийством? Я должна приехать! Я должна приехать! Сам Бог не сможет остановить меня, поскольку это Он руководит мною. – Я знаю всё, что последует за моим полётом к тебе, – моя мать будет поражена, мои братья будут в ярости, весь мир будет полон яда и презрения. – Но ты одолеешь мою мать и мои братьев, и весь мир и все небеса, и всю вселенную ради меня – ты… сильный… мой Пьер. Только одному единственному существу служит моя душа – и это – тебе, Пьер. – Поэтому я еду к тебе, Пьер, и скоро, – это произойдёт завтра, и я никогда не уйду от тебя, Пьер. Немедленно поговори с нею обо мне; ты лучше знаешь, что нужно сказать. Есть ли какая-либо связь между нашими семьями, Пьер? Я слышала, что моя мать иногда отслеживает подобные случаи, – определённое косвенное родство. Тогда, если ты не возражаешь, ты должен будешь сказать ей, что я твоя кузина, Пьер, – твоя решительная и по-монашески бесстрастная кузина, поклявшаяся всегда жить с тобой, служить тебе и ей, до конца беречь тебя и её. Подготовь где-нибудь какой-нибудь небольшой уголок для меня, но позволь ему быть совсем рядом. Прежде чем я приду, я пошлю несколько небольших вещей, – инструменты – я буду работать, Пьер, и тем самым способствовать общему благу. Посмотри на меня тогда. Я еду! Я еду, мой Пьер; внутренний, внутренний голос уверяет меня, что всему твоему благородству, Пьер, и тебе угрожает некая ужасная опасность, которую может отогнать только моё постоянное присутствие. Я еду! Я еду!»

ЛЮСИ

III

Когда окружённый основной и наёмной командой человек, слишком долго с подозрительным презрением следящий за своим коллективом, внезапно оказывается привлеченным неким ангельским украшением человечества, человеческими признаками сверхчеловеческой любви и человеческими глазами сверхчеловеческой красоты и сияния, внезапно прорвавшимися к его душе, – то каким же замечательным и пугающим бывает шок от этого! Это как если бы разорвался небесный покров, и с чёрной Иосафатовой долины с явным обожанием стало бы возможным уловить верхние проблески серафимов.

Держа простое, ангельское письмо в своей непонимающей руке, он поднялся и пристально посмотрел на свою комнату и в окно, в направлении открытого, пустого, огороженного по всем сторонам четырехугольника, а затем спросил себя, то ли это место, которое ангел должен был выбрать для своего визита на землю. Затем он почувствовал широкое, нарастающее торжество от того, что девушка с редким достоинством своей чуткой души однажды так ясно и неистово решила, что должна в этом самом огромном из всех испытаний оправдать себя с воистину безграничным величием. С другой стороны, он ушёл от неё глубоко вниз, как в бездонную пропасть, и бежал, дрожа, по галереям отвратительного отчаяния, следуя за некой неопределенной, белой фигурой и – Ло! два непостижимых тёмных глаза встретили его, и перед ним безмолвно и мрачно встала такая же все-очаровывающая Изабель.

Он встал со своей доски, сбросил свои разнообразные одеяния, и пересёк пол, чтобы уйти с места, где им были сделаны такие милые, такие возвышенные, такие потрясающие открытия.

Затем за дверью послышался робкий тихий стук.

«Пьер, Пьер; может, теперь, если ты прекратил работу, мне стоит войти – только на мгновенье, Пьер»

«Входи, Изабель»

Она приблизилась к нему в своём весьма необычном, нежном и печальном облике. Тогда он отступил от неё на шаг и выставил свою руку, но, по-видимому, не для того, чтобы пригласить, а, скорее, как-бы предупредить.

Она настойчиво смотрела ему в лицо и стояла, не шевелясь.

«Изабель, ко мне приезжает ещё одна. Не говори, Изабель. Она приедет, чтобы жить с нами, пока мы здесь живём, Изабель. Ты не в силах говорить?»

Девушка продолжала неподвижно стоять; её широко открытые глаза, которые сначала уставились на него, всё ещё были прикованы к Пьеру.

«Тебе трудно говорить, Изабель?» – сказал Пьер, напуганный её застывшим, неподвижный видом, также боясь показать ей свой собственный страх и всё ещё медленно прохаживаясь около неё. Она немного приподняла одну руку, как будто хватаясь за что-то, затем медленно повернула свою голову боком к двери, через которую вошла; её сухие губы медленно раздвинулись – «Моя кровать; уложи меня, уложи меня!»

Словесное усилие сломило её напряжённое морозное очарование; её ослабшее в воздухе тело склонилось набок,