Лёгкое Топливо - Anita Oni

— После меня ты не сможешь смотреть на людей, как раньше. Они будут казаться тебе мягкими. Пластиковыми. Совсем не опасными. И ты будешь скучать по мне даже когда меня возненавидишь.

Поппи смеётся.

— Что, прости?

Алану и самому смешно. Ей — оттого, что не понимает смысла сказанного, ему — оттого, что прекрасно знает, что именно он имеет в виду.

Вместо ответа он достаёт из нагрудного кармана рубашки чёрную ручку Montblanc. Открывает колпачок подобно ампуле с цианидом.

— Платье с широким разрезом на спине — то, что нужно. Рад, что ты его надела сегодня. Вот где я оставлю свой знак: прямо на твоей коже.

Какой ещё знак? Да чёрт его знает, не важно. Он импровизирует и наслаждается тем, как ему удаётся держать лицо. Разворачивает её, неподатливую, будто зацементированную; острый стержень касается лопатки, движется неспешно, щекотно, оставляя орнаменты — будто расписывает алтарь.

— Тебя нельзя трогать, пока ты не подписана, — говорит он хрипло, церемониально. Добавляет будничным тоном: — Сквозняк. Сейчас хлопнет дверь, не пугайся.

Дверь хлопает, отчего Поппи становится ещё больше не по себе.

— Что ты там написал?

— То, без чего наше соглашение недействительно. Но теперь, когда ты дала согласие, а я его завизировал, это уже не просто уговор. Это договор.

Ручка возвращается в карман, рубашка медленно расстёгивается, пуговица за пуговицей. Поппи намеревается помочь — он останавливает её жестом.

И снова подходит. На сей раз иначе.

Не как мужчина. Как демонтажник, скрупулёзно измеряющий, откуда начать снос. Чтобы обрушить всё нужное — и ничего лишнего.

— Одежда. Сними её сама, — приказывает он; в голосе нет доминирования. Есть оценка, как будто он смотрит не на тело, а в душу. В свет, во тьму, в лабиринт внутри этой женщины, помыслы и желания.

Когда она остаётся в чём мать родила, в своей первозданной красе, он изучает её так пристально, что женщина теряет счёт времени. Но мужчина не просто смотрит — он выстраивает план.

Рука тянется не к её обнажённому телу, а к небольшой вытянутой шкатулке, которую он принёс с собой. Внутри оказывается нож. Не боевой, не кухонный. Не медицинский скальпель и не театральный реквизит — а тонкий резец, как у скульптора. Он берёт его, словно кисть.

— Мне нужна капля крови. Не ради боли. Чтобы поставить печать — в том месте, где боль и желание совпадают.

Женщина явственно бледнеет и сглатывает как можно незаметнее, но не пытается его остановить.

Он приближается медленно. С тем особым выражением лица, от которого воздух в комнате становится осязаемо неподъёмным, а тишина — гробовой.

— Только один раз, — говорит он. — Я обещаю.

Поппи не отступает. Просто смотрит в ответ. В глазах отражается работа мысли: «Окрикнуть его? Вызвать полицию? Сказать, что шутка зашла слишком далеко — прежде чем станет поздно?»

— Ты не доверяешь мне. Но дала слово. Планируешь его не сдержать?

Тогда она выдыхает — с обречённым раздражением.

Он опускается на колени.

Его ладонь ложится на внутреннюю поверхность её бедра.

Выше. Ещё выше.

Настолько близко к центру, что он чувствует, как она вновь затаила дыхание: из страха, или потому что не может поверить в буквальность происходящего.

Надрез крошечный — боль едва ощутима, не страшнее муравьиного укуса. От неё бросает одновременно в холод и в жар.

Кровь медленно проступает — алый мазок. Он смотрит на него словно через микроскоп.

— Вот так, — говорит он и поднимается с колен.

Ни следа торопливости. Ни грамма вульгарности. Только что он касался не её тела, а средоточия её естества.

* * *

Мужчина обходит её и встаёт за спиной — близко, но не прикасаясь, лишь напоминая, что может. Она готова к этому: лопатки напрягаются, жилка на шее вибрирует в бешеном темпе. Он — ждёт.

— Скажи мне, — произносит он низким голосом, с хрипотцой не забывшего откашляться юнца, а страстного и уверенного в себе человека, — где ты хочешь, чтобы я начал ломать? Хочешь, я сломаю тебя через удовольствие? Или через твой страх, желание всё держать под контролем? Чтобы ты знала, как выглядит полное подчинение.

Тогда Поппи надменно фыркает, но напряжение тела выдаёт, что она по-прежнему в смятении.

— Выбирай сам, — отвечает она, запрокинув голову. — Если уж ты сегодня лидируешь, посмотрим, хватит ли тебе смелости сделать достойный выбор.

Алан Блэк не моргает, не держит паузу.

— Хорошо, — говорит он. Безразлично, как хирург, которому всё равно, что удалять, лишь бы чисто. — Я выбираю и то, и другое. Сначала — удовольствие. Но не твоё.

За стеной раздаётся неожиданный грохот, и он использует этот звук как сигнал. Ставит подножку — и женщина опрокидывается на колени.

— Ты это слышал? — уточняет она, озираясь. Мужчина фиксирует её шею ладонью, чтобы та не оборачивалась.

— Да, слышал. В этом доме пропасть людей. Молчи. Нам сейчас не до них.

* * *

Он берёт её как зеркало, на чьей гладкой и лживой поверхности отражается его власть. Делает не то, что приятно, а то, от чего она начинает просить — не ласки, а дозировки. В определённом смысле, пощады. Потому что он не жалеет.

Мужчина прислушивается к её просьбам, но далеко не сразу.

— Громче, — требует он. — Тебя едва слышно.

Где-то по соседству бьют посуду, судя по шуму и звону. Она не замечает. Она просит громче. Почти умоляет.

— В рифму. На итальянском.

Она хочет спросить, почему — а именно, какого дьявола?! — но не находит слов.

Рифм тоже.

— Затрудняешься? Тогда повторяй.

Le notti son lunghe per chi soffre d'insonnia,

Ma deliziose per chi le condivide…

Он требует повторять слово в слово и следить за произношением. Если собьётся — начнёт сначала. Слегка ослабляет пальцы, сомкнувшиеся на горле, чтобы ей было легче говорить.

…Fra lenzuola che odorano di sudor e colonia,

Abbandonandosi ai piaceri proibiti.

Пальцы перемещаются с шеи на грудь, стискивают её немилосердно, но терпимо.

Perciò tu dovresti alzare la voce —

Il mondo ascolta solo quello che grida…

— Громче, кому говорю! Почему я слышу себя больше, чем тебя?

…Soddisfando la bestia con gemiti dolci

Esprimendo la fama per passioni della vita.

Теперь он опускает руку ей на бедро, ягодицу, сопровождая последнюю строчку шлепком.

— Хорошая девочка.

Возня за стенкой, кажется, прекратилась. Если она вообще была. В моменте «здесь и сейчас» всё как-то уж слишком причудливо переплелось.

* * *

Наконец он действует так, как ей нужно, и как ей нравится. Он методичен, тактичен, ритмичен. И измеряет всё — вплоть до её