Энола Холмс и Леди с Лампой - Спрингер Нэнси

Разумеется, не было ничего удивительного, что такое несомненно женское искусство, как вышивка, находило свое применение в доме леди из высшего класса, однако других подобных творений на глаза не попадалось. Ни восковых роз, ни шелковых абажуров с оборками, ни бесполезных шкатулок из ракушек, ни раскрашенной вручную стеклянной посуды. На спинках кресел в гостиной не висели вязаные салфетки — вместо этого на сиденьях лежали с любовью вышитые подушки. На стенах висели вышитые пейзажи в рамках, многочисленные семейные портреты — как написанные маслом, так и фотографические. Среди них встречались даже вырезанные из черной бумаги старомодные профили.

Меня особенно заинтриговали фотографии: красивые лица, многие из них в профиль, как и черные силуэты, молодожены в полный рост, менее официальные снимки — пожилой джентльмен с девушкой непримечательной внешности в дверях каменного загородного дома, другой старик с несимпатичной дамой на чаепитии в саду. Пока я гадала, как связаны между собой эти персонажи, ко мне подошел молодой «щеголь в бриджах» и протянул записку — очевидно, от неприступной мисс Найтингейл. Внешне письмо сильно отличалось от моего: на тонкой бумаге, сбрызнутой туалетной водой с ароматом фиалок, было набросано несколько строк нежно-фиолетовыми чернилами.

Прежде чем прочитать ответ, я показала на фотографии на стене и обратилась к молодому человеку:

— Прошу прощения, не могли бы вы сказать, кто здесь изображен?

— О! Боюсь, всех я не знаю, но это, — он указал на пару за столом в саду, — Уильям Эдвард Найтингейл и Фрэнсис «Фэнни» Смит Найтингейл, родители мисс Флоренс Найтингейл. А это, — он кивнул на девушку с жабьим лицом, стоящую в дверях каменного дома, — мисс Партенопа, или Парте, как ее обычно звали, старшая сестра мисс Флоренс Найтингейл.

Я окинула взглядом стену в поисках похожего жабьего лица и спросила:

— А где портрет самой мисс Флоренс Найтингейл?

— Его здесь нет. Она не любит ни фотографий, ни портретов и не хочет выставлять их на всеобщее обозрение.

Неудивительно, если они с сестрой внешне похожи!

Раз ей так не повезло, нет ничего странного в том, что она осталась старой девой — и, возможно, обозлилась на судьбу? Ведь мисс Флоренс отгородилась от всех, даже от родной семьи!

Молодой человек в твидовом костюме снова испарился, и я посмотрела на записку, пахнущую фиалками. Мелким аккуратным почерком, как у счетовода, там было выведено:

Боюсь, что никак не могу Вам помочь, поскольку не знаю никого по фамилии Таппер и ничего касательно вопроса, который Вас тревожит. Мне жаль.

С уважением,

Флоренс Найтингейл.

И все.

Только я, разумеется, не собиралась на этом останавливаться. Для меня это был еще не конец.

Однако в тот день я не стала проявлять настойчивость и спокойно ушла, поскольку мой разум занимали любопытнейшие мысли.

Некто в этом доме страстно увлекался вышивкой.

Хотя по данной теме, насколько мне известно, никто не проводил исследований и не писал монографии (вроде работ моего брата Шерлока о сигарном пепле, шифрах, химических реакциях), я смело предполагала, что вид стежков, подобно почерку, индивидуален для каждого человека: изящный или смелый, вытянутый или округлый, тугой или свободный, постоянный или непостоянный.

В доме Флоренс Найтингейл все вышитые узоры дарили ощущение про стоты и легкости, некоей беспечности, и кое-где я уже видела похожие стежки.

На лентах старого кринолина.

Как странно. Шелковые ленты — дорогое украшение. Вышивка — занятие трудоемкое. Редко встретишь их сочетание: обычно выбирают что-то одно. Сочетание и того и другого — роскошь, достойная разве что свадебного наряда.

Зачем же тратить все эти деньги и усилия на кринолин?! Самую грубую, уродливую деталь нижнего белья? Которую не увидит никто, даже жених в брачную ночь?

Словом, мне не терпелось вернуться домой и еще раз внимательно изучить этот скромный предмет гардероба.

Глава седьмая

На Парк-Лейн в наемных экипажах недостатка не было.

— Кеб! — выкрикнула я, поднимая руку в перчатке.

— Кеб! — выкрикнул вслед за мной джентльмен, оказавшийся у меня за спиной, и поспешил к следующей после моей четырехколесной повозке.

Я лениво проводила его взглядом, но потом меня словно молнией ударило. Я его узнала. За сегодняшний день он встречался мне дважды, только в те разы выглядел далеко не как джентльмен. У этого высокого широкоплечего господина был благородный акцент и такая же походка — неудивительно, что утром он зацепил мой взгляд в ист-эндской толпе! Обычный рабочий не шел бы, сунув руку за пояс за спиной, с поднятой головой и расправленными плечами, будто на них не давил груз забот. Да, такой самоуверенный человек уместнее смотрелся в районе Гайд-парка. Грубый кожаный ремень он снял, а нелепую клетчатую кепку заменил шляпой-котелком. Если не смотреть на обувь, его можно было бы принять за состоятельного торговца в просторном костюме.

Я села в свой кеб и выглянула в окошко, чтобы лучше разглядеть его лицо. Оно оказалось крайне примечательным. Идеально симметричные, приятно гладкие черты, не резкие и острые, как у большинства аристократов, профиль идеальных с художественной точки зрения пропорций — и при этом как-то странно знакомый. Где же я могла его видеть?

Так или иначе, в данный момент меня заботило другое: как от него оторваться?

Мы не проехали и нескольких улиц, как я, приняв решение, постучала кулаком по крыше экипажа, тем самым приказывая кучеру остановиться.

Объяснять я ему ничего не стала, только спокойно произнесла: «Благодарю, любезный» — и заплатила полную цену.

Потом вернулась на стоянку. Кеб загадочного джентльмена, как и ожидалось, тоже остановился. Проходя мимо него, я краем глаза увидела Классический Профиль — такое я дала ему прозвище. Он смотрел в окошко экипажа, провожая меня взглядом.

Я заметила девочку, продающую цветы, и купила у нее маленький букетик ландышей — по двум причинам: чтобы оправдать свой внезапный поступок, тем самым уняв возможную тревогу в моем преследователе, и чтобы незаметно проверить, где он сейчас. Мой кебмен уже уехал на поиски другого пассажира, а экипаж Классического Профиля все еще стоял на месте, на что я и рассчитывала.

Я с улыбкой поднесла к лицу букетик, как бы наслаждаясь ароматом, а затем подошла к другой четырехколесной повозке, стоящей чуть поодаль, и заплатила кучеру заранее, туманно объяснив, что «мне так будет удобнее». Приказав отвезти меня к Британскому музею, я забралась в салон и ровно в то мгновение, когда он хлестнул лошадь поводьями, выскользнула на дорогу так, чтобы экипаж полностью загораживал меня от зоркого взгляда Классического Профиля. Пройдя несколько футов подле двигающегося кеба, я незаметно спряталась за чью-то припаркованную карету и принялась наблюдать за тем, что будет дальше.

Разумеется, кеб моего преследователя сел на хвост теперь уже пустому экипажу, держащему путь в Британский музей, и вскоре они оба скрылись из виду.

Я даже восхитилась своей собственной хитрости.

Однако восхищение быстро угасло. В голове возник другой, куда более суровый голос: «Энола, прекрати себя нахваливать. Чего ты добилась? Этот человек следил за тобой еще с утра от самого Ист-Энда. Он знает, где ты живешь».

Нет, все, чего я добилась, — это выиграла немного времени. Чтобы потратить его с умом, я поспешила домой.

— Пока вестей нет, мисс Месхол, — сказала Флорри, когда я спросила про миссис Таппер. Она заламывала худые руки, и узловатые суставы пальцев ее громко хрустели. Чтобы прекратить этот жуткий звук, я протянула ей свой букетик. А сняв шляпу и перчатки, показала тщедушной служанке то, что заранее подготовила за время поездки в экипаже, а именно — несколько карандашных набросков. Я всегда носила в подкладке на грудь все необходимое, включая бумагу и карандаш, и сегодня с их помощью изобразила несколько образов своего загадочного преследователя: в кепке, без кепки, в фас, в профиль и так далее. Художественного таланта у меня нет, зато удивительно хорошо получаются так называемые карикатуры, лица с преувеличенными чертами, особенно когда настроение не из лучших.