Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

* * *

Полина Кравцова пыталась сунуть деньги, но в реанимацию к дочери ее все равно не пустили. Замученный врач коротко поговорил с ней, и все эти пять минут телефон его разрывался от звонков других родителей. «Воспаление оболочек головного мозга, попросту – менингит… Делаем что можем».

Она бы заплакала, но у нее только зубы постукивали в сухой истерике.

Младший, Тимофей, остался в инфекционном отделении. И радоваться бы, что не в реанимации… Но его постоянно рвало, несмотря на капельницы, губы обметало лихорадкой, а кожа, к ее ужасу, посинела. «Воспаление, интоксикация», – отвечали на ее расспросы врачи. Как будто это объясняло, почему у нее ребенок синий.

И посещения запрещены. Слава богу, телефон у ребенка не отняли. Тимофей слал ей селфи и в подробностях описывал, сколько раз его сегодня тошнило, а сколько – поносило.

Полина добрела до скамейки, где ждал ее муж, рухнула рядом с ним и вытащила сигаретную пачку.

– Они мне ребенка угробят, – сказала она, глубоко затянувшись.

Полина сама не знала точно, о ком из двоих детей говорит.

– Передачу приняли, всё нормально? – спросил Гена.

– Ты меня слышишь вообще? У Милены менингит. Она может дурой остаться навсегда. Мы ее с ложечки кормить будем! Она там лежит… без сознания… голая, под простыней, вокруг врачи ходят, а они почти все мужики… Я читала, как это всё в реанимациях устроено! Лежат, как трупы после боя, вповалку… А это дети наши, понимаешь, дети!

Муж поерзал на скамейке и положил руку ей на плечо.

– Поль, ну чего ты, не психуй. Всё обойдется. Сейчас, знаешь как научились лечить!

– Они только взятки научились брать! – выпалила Полина, хотя как раз с этим у нее ничего не вышло.

– Даже рак сейчас лечат, – бубнил Гена. – Раньше это вроде как был приговор. А теперь – нет. Ну чего ты, Поль, ну ничего, как-нибудь выберутся, они у нас котята могучие, вспомни, даже гриппом не болели ни разу, иммунитет у них нормальный, а ты Миленку грудью кормила, считай, до года, это ж такой заряд на всё детство… Ты ее своей сиськой, можно сказать, вооружила, как щитом. Ну, в смысле, не самой сиськой… Ты поняла, короче.

Полина хотела злобно ответить, что ему-то, конечно, всё пофигу, потому что он может себе еще детей настругать хоть дюжину, а вот у нее других уже не будет!.. Но вдруг вспомнила, как держала маленькую Милену на руках. При виде груди девочка начинала смешно причмокивать и закатывать глаза, словно гурман перед столом, уставленным яствами… Они с Геной хохотали до слез и даже, кажется, видео снимали, куда-то оно потом запропастилось, найти бы.

Сигарета обожгла ей пальцы, она вздрогнула и выронила окурок. Гена подхватил ее руку, подул на пальцы. Полина смотрела сбоку на его небритое красное лицо… И вдруг ее поразила простая мысль, что он тоже переживает за детей. Что ему тоже плохо.

Прежде она об этом не задумывалась. В своем воображении втроем с детьми она образовывала непроницаемую ячейку, наполненную страданием, физическим и моральным. А Гена болтался где-то поодаль. Вспомогательный элемент, не основной.

Весь ее обличительный драматизм растаял. Страх за Милену и Тиму никуда не делся. Но она крепко сжала ладонь мужа, и ей стало легче.

– Ну чего ты, Полинка, чего… – Он прижал ее к себе, трясущуюся, мокрую от слез.

– Гена, я вот что не понимаю, – выговорила она наконец. – Разве мы такое заслужили? Чтобы сразу двое детей отравились, и как сильно!

– Да при чем здесь заслужили… Разве такое заслуживают? Ерунду говоришь. Не надо было вообще готовую еду им покупать. Лучше бы мы контейнеры в школу собирали, как раньше.

– Нет, ну правда, Ген! Мы же с тобой родители хорошие и люди вроде неплохие, живем честно, работаем, не воруем… Почему именно с нами такое произошло?! Несправедливо это – то, что с нами произошло! Несправедливо!

Во дворе больницы стояла часовня, похожая на маленький пасхальный кулич. Старуха в черном платке сметала веником мусор с крыльца.

– Хочется, знаешь, зайти туда и прямо у Бога спросить: ну зачем ты так с нами? – Полина махнула в сторону часовни. – Вот каждую икону обойти и головой в нее побиться: за что?! Мы же ни в чем не виноваты. Дети не виноваты! Я ни в чем не виновата!

Муж бормотал что-то утешительное. Грязно-сизые ели неприветливо помахивали ветками у больничного корпуса. Старуха в платке закончила подметать, выпрямилась и кинула стае голубей то ли пшено, то ли хлебные крошки, – но недобросила, и они мелко рассыпались по только что вычищенным ступенькам часовни.

Глава двенадцатая

Плыл запах отварной картошки по квартире. Грелась водка в графине, которую Айнур выставила из холодильника. Селедка распласталась на разделочной доске.

Никто из них не притронулся к еде. Гройс только пил воду и заставлял пить Никиту с Айнур.

– Вода есть топливо для работы мозга.

У Никиты было что ответить, но он проглотил колкость и проворчал:

– Вода в меня уже не лезет…

– Вода, значит, в тебя не лезет, зато пиво – как в сухую землю, – язвительно заметил Гройс.

– Безалкогольное же!

– Михаил Степанович, что теперь с нами будет? – спросила Айнур.

Гройс откликнулся не сразу. Он полулежал на диване, укрывшись пледом. По спинке дивана широко вышагивал Прохор, точно медицинское светило у постели сложного пациента, и время от времени категорично щелкал клювом.

Их победное собрание превратилось в тризну.

– Я не знаю, – сказал наконец старик. – Хотелось бы надеяться, что они оставят нас в покое. Мавр сделал свое дело: натравил Калинникова на Домбровского. Мы отлично послужили Канторовичу. На его месте я бы выдал нам медали, но вряд ли он в курсе, что мы обо всем догадались. Именно это нас и защищает до поры до времени. А я-то думал – почему Пономарев так гонит с убийством Калинникова…

– Двое суток, – сказал Маевский, думая о своем. – Как под пресс поместили.

– Или чучело бы из нас набил и поставил в офисе на входе. Как ежедневное напоминание о его гении…

– Да хватит вам себя грызть, – сердито сказала Айнур. – Ну, обманули! Вам, Михаил Степанович, просто обидно, что вас мошенник облапошил. Но он вообще-то не просто мошенник. Он страшный человек. А вы совершили ошибку. Сами же меня учили, что такое случается.

Гройс тяжело вздохнул:

– Это не тривиальный обман. Мы всё время плясали под его музыку. Он только пальцами водил над сценой, а мы