Виктория Платова - 8–9–8

— Помню. Конечно, помню.

— Вы пришли познакомиться. Пригласили меня в свой ресторан. По-соседски…

— Да-да.

— Мы говорили о сигарах. О бриссаго. Их, к сожалению, не нашлось. Мы говорили о чем-то еще…

— О близких людях, — с неожиданно прояснившимся лицом замечает Мика.

— Верно. Мы говорили о близких. Странно, но вы тоже показались мне близким человеком.

Видно, что Мика польщена и в то же время застигнута врасплох. Он покраснела и инстинктивно подняла руку, стараясь защититься не только от слов Габриеля, но и от их возможной двусмысленности:

— Мне очень приятно слышать это, Габриель, но…

— Нет, вы не так меня поняли, — торопится оправдаться Габриель. — Когда я говорю «близкий человек» — это всего лишь человеческая близость, не больше. Я не имел в виду ничего такого… Это не приставания. Вы понимаете, о чем я?

— Само собой разумеется. — Мика с видимым облегчением вздыхает и широко улыбается. — Я рада, что дела обстоят именно так. И мы вполне могли бы стать хорошими друзьями.

— Конечно, друзьями, — подхватывает Габриель.

— Это было бы прекрасно. Потому что еще один ваш друг, полицейский… Он замечательный и много переживший человек, достойный всего самого лучшего… Но мне кажется, что он имеет на меня виды. Я правильно выразилась по-испански?

«Роnеr la mira», сказано без акцента, так же Мика произнесла когда-то слово «смерть». «Роnеr la mira» стерлось от длительного употребления. Наверное, первым, кто произнес его, был преподаватель испанского за 55 евро в час (существующий лишь в воображении Габриеля, так же, как несравненная Чус Портильо). Наверное, были и другие, множество других, и все они имели виды на Мику, и это уже не игра воображения: Габриель сам видел толпу почитателей, идущих за ее велосипедом. Кто-то скажет: ничего удивительного, ведь Снежная Мика — хорошенькая.

Снежная Мика — красивая, хоть ее красота не так загадочна, как красота ее сестры.

Но дело не только в этом. Не столько в этом.

— …мне не хочется его огорчать, Габриель. Но я никогда не смогу ответить на его чувства.

— Почему?

— Он здесь ни при чем, поверьте. Я не смогу ответить на его чувства и на чьи-нибудь другие не отвечу тоже. Эта тема закрыта. Этого больше не произойдет. Со мной уж точно.

Забыв всякие приличия, Габриель пристально вглядывается в лицо собеседницы. В нем нет ни тени кокетства, есть лишь констатация факта. Ее сердце не распахнется для любви, что бы ни случилось и кто бы ни случился.

— Быть может, вы скажете ему об этом, по-дружески? Я знаю, вы найдете нужные слова, вы ведь писатель.

— Я мог бы сказать, но он меня убьет. — Габриель — само простодушие, сама прямота. — Вы же видели его кулаки.

Если сначала Мика улыбалась, а потом на мгновение стала серьезной, то теперь она смеется, искренне и от души.

— Вы чудо, Габриель. Хорошо, что вы есть.

Габриелю тоже хотелось бы рассмеяться. Но, рассмеявшись, он придаст их доверительному разговору ненужную легковесность. И слова предостережения, которые ему так важно произнести, будут выглядеть неуместными. А предостеречь Мику необходимо: она милый и обаятельный человек и совершенно не заслуживает той участи, что может постигнуть ее, если страшное видение Габриеля хоть наполовину окажется правдой.

— Мне кажется, вам нужно быть осторожной, Мика. И, по возможности, стараться беречь себя. Уберечь себя, так будет точнее.

— Уберечь от чего?

— От чрезмерного внимания толпы, из кого бы она ни состояла. Люди, множество людей, которые шли за вами как зачарованные… я сам их видел.

— Ах, вот вы о чем! Я говорила вам тогда, скажу и сейчас: ничего страшного в этом нет, поверьте.

— За Санта-Муэрте тоже ходили толпы. И теперь вы знаете, чем это кончилось.

— Я и Санта-Муэрте? Это довольно смелая параллель. Но я не отпускаю грехов, я кормлю людей и стараюсь делать это по возможности хорошо.

— Вы делаете это бесподобно. И наверняка получили бы «Золотой перец» на нашем традиционном карнавале, не в этом суть. В день, когда я впервые увидел вас, мне было видение. И не скажу, что оно сильно понравилось мне. Оно меня напугало, и изрядно.

— Видение, вот так-так! — Мика все еще старается перевести разговор в шутку. — Я и представить себе не могла, что такого человека, как вы, посещают видения. Что же вам привиделось, Габриель?

— С вами может случиться беда. Такая же, как с Санта-Муэрте, от которой ни осталось ни кусочка. Вернее, только кусочки от нее и остались. Я бы не хотел, чтобы подобное произошло с вами. Знаю, это звучит глупо. И отдает махровым средневековьем, но…

— Значит, речь идет о кусочках?

— О теле, разорванном на куски.

Он не должен говорить этого, такие речи тяжелы для любых ушей, а девичьим ушам и вовсе противопоказаны. Нормальная девушка тотчас сморщилась бы и прервала его. Девушка с сильным характером потребовала бы подробностей. Девушка, озабоченная светлым будущим, потребовала бы уточнений — где и когда. Но Мика — особенная.

— Вы кто? — неожиданно спрашивает она.

— Габриель. Ваш сосед. Друг заведения. А еще хотел бы быть вашим другом. Потому и говорю все это…

— И часто вас посещают видения? Вы ясновидящий?

— Нет.

— Конечно нет, — Мика утвердительно кивает головой. — Вы писатель. А писателям не так-то просто обуздать воображение.

Она по-прежнему улыбается, как улыбалась все то время, что Габриель пытался (путано и туманно) намекнуть ей о грядущей опасности. До сих пор улыбка была рассеянной, но стоило ему произнести несколько последних фраз, как она стала осмысленной и грустной. Отчего-то Габриелю кажется, что Мика совсем не удивилась сказанному и знает больше, чем можно предположить. Она берет в руки нож и принимается крошить овощи. Вряд ли она снова бросит взгляд на Габриеля и заговорит с ним. Всем своим видом она показывает: аудиенция закончена, дружок, ты и так отнял у меня драгоценные минуты, пора убираться восвояси.

— Я не хотел быть понятым превратно… И все же не мог не сказать того, что сказал.

— Подобное вряд ли произойдет со мной.

— Я не уверен…

— Подобное вряд ли произойдет со мной, — с нажимом повторяет Мика, ни на секунду не отвлекаясь от проклятых овощей. — И… вы не допускаете, что подобное уже произошло?

— Произошло?

— Не со мной, с кем-нибудь другим.

— Я не уверен…

— Конечно, не уверены. Вы писатель, а головы у писателей устроены странно. Реальность… реальность преломляется в них странным образом, вот я о чем.

— Это плохо?

— Это так и есть.

Как бы ни старался Габриель, он не может вспомнить, о тех или иных (преимущественно — странных) преломлениях в его голове. Как бы он ни убеждал Мику и всех остальных в наличии неких текстов, им сочиняемых, правда состоит в том, что он не писатель. Но как будто только в писателях реальность преломляется странным образом! — за примером далеко ходить нe надо: сестра Мики Васко полна странностей. А Габриель вполне адекватен и отличается завидным психическим здоровьем, но что он знает о преломлениях вообще? И что может служить показателем преломления? Показатель преломления — это отношение скорости света в вакууме к скорости света в среде, — сказала бы Фэл. Он бы и сам так сказал, будучи радиоастрономом. Но он такой же радиоастроном, как и писатель, все это сказочки для понравившихся девушек, как там поживает Таня Салседо? Давненько она не проявлялась. Но и без того понятно: в своей среде, состоящей из сигар, однокурсников и просто влюбленных парней, из зеркала, амариллиса, куклы Пилар и бабушкиного портрета, Таня движется со скоростью света. С той же скоростью, в среде преступников и полицейских, движется Рекуэрда. С той же скоростью, в среде продуктов питания, движется Снежная Мика. Среда обитания Кима — оптика и фотозарисовки из жизни разных городов, его скорость тоже приближается к световой. Про астрономические среды Фэл и говорить не приходится. И только среда обитания Габриеля заметно отличается от остальных сред.

Ее можно назвать вакуумом? Пожалуй, что так.

Вакуум в переводе с латинского — пустота. В переводе с квантовой теории полей, которую исповедует Фэл, вакуум — низшее энергетическое состояние поля.

Одно другого не лучше.

Большую часть года он проживает в пустоте — абсолютной или относительной. И только поздней теплой зимой возникают некоторые подвижки, связанные с сезонными вторжениями Птицелова, — но, честно говоря, лучше бы их не было вовсе.

Габриель согласен на пустоту.

И одержим планами, как бы половчее избавиться от этого, постоянно висящего над ним проклятья, — толчок к разработке планов дало происшествие на кухне Снежной Мики. Он рассказал Мике о Санта-Муэрте, бывшей когда-то его родной теткой-Соледад, ханжой и религиозной фанатичкой, — и таким образом избавился сразу от обеих: и от ханжи, и от святой. Он специально проверял, склонял на все лады историю, произошедшую в бедных кварталах Мехико. И каждый раз в том месте, что когда-то занимала тетка, натыкался на вакуум.