Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

его — долго, нежно, чувствуя, как в груди снова разгорается незнакомый ей до этого пожар. Может, к черту все правила? Жизнь коротка, и участи Алексея для себя и Саши Лиза совсем не хотела. Его кожа под её пальцами была упоительно горячей, а мышцы напряженными. Он был как натянутый лук. И отстраняться не хотелось — она слышала его прерывистое, хриплое дыхание, она чувствовала его руки везде — от его пальцев по её коже полз обжигающий душу жар. И тонкая сорочка сейчас была явно лишней. Она мешалась, как мешался и Сашин мундир. Особенно его впивающиеся в Лизу пуговицы. Она принялась их спешно расстегивать. Огненный змей её многому научил.

Из Лизиного горла вырвался полувсхлип-полустон, когда наконец-то пуговицы на Сашином мундире поддались. Кажется, именно это охолонуло Сашу. Он нашел в себе силы отстраниться — Саша был слишком воспитан.

Он низким, отчего-то хриплым голосом сказал, пряча взгляд:

— Лизонька, прошу… Не надо. Это важно прежде всего для тебя.

— Саша…

Он мотнул головой:

— Нельзя. Прости, что допустил подобное. Впредь не повторится — я слишком забылся. — Он встал, упрямо упираясь взглядом в пол: — Я выйду — приводи себя в порядок.

Лизиных слов в его спину: «Это была моя вина!» — он, кажется, не слышал. Он дернул ворот сорочки, словно она душила его, и вышел из комнаты стремительным шагом. Полы расстегнутого мундира развевались, как крылья. Еще чуть каплю быстрее, и это напоминало бы паническое бегство.

Было отчаянно холодно. Возможно даже обидно. Она решилась, а он оказался слишком воспитан. Лиза заставила себя встать и двигаться, хоть в голове было пусто и звонко. Надо думать о службе… Наверное.

Лиза из окна уборной видела, как Саша выскочил на улицу и набирал в ладони снег и умывался им, снова, снова и снова, пытаясь успокоиться.

Когда она вышла к нему через четверть часа, уже полностью собранная, он был уже отрешен, собран и слишком строг, как никогда раньше — у него между бровей прорезалась морщинка и не собиралась разглаживаться.

Саша с какой-то горькой улыбкой протянул Лизе руку. Привычные слова звучали еще слишком хрипло, болью отзываясь в её сердце — Саша слишком воспитан, в случившемся он корит только себя:

— Ты или я?

Вместо этого она вновь сказала:

— Саша, ты ни в чем не виноват. Если чья-то вина и есть, то только моя. И любить — не грех.

Он кивнул:

— Любить — не грех. Только… Лиза, я совсем не любви хотел. А это точно грех. И вот в этом я всяко виноват перед тобой.

Кромеж тактично молчал, впечатленный Сашиным самоконтролем. Или отсутствием его? Сегодня Лизу охраняли Найденов и Семенов.

— Так… Ты или я?

— Ты, — твердо сказала Лиза. — Я тебе полностью доверяю и приму любой твой выбор. Только и ты не решай за меня. И не стыдись своих чувств. Я не хочу повторить судьбу Наташи и Алексея. Ни за что.

Он кивнул, давая понять, что услышал её.

Его пальцы взяли её за ладонь. Кромеж мелькнул ярким коридором, выпуская их в магуправе.

— Береги себя. Будь осторожна — мы еще не знаем, у кого два артефакта. И… Я люблю тебя.

Поцеловать на прощание он её не решился.

Глава двадцать восьмая, в которой Лиза знакомится с новинками в книгопечатании

В коридоре второго этажа магуправы никого не было — голоса доносились только с первого этажа, и Лиза не удержалась и поправила Саше ворот шинели:

— Я тоже тебя люблю.

Она позволила себе только погладить его по щеке, не более. Он на миг закрыл глаза, ловя её ладонь и прижимая к лицу. Раньше бы он еще и поцеловал в основание ладони.

— Все, пойду я — Алексей тут подсказывает, что Шульц и Кросс уже приехали на допрос.

Лиза вскинулась:

— Он снова сбежал из больницы?

Вот что за мужчина… Не умеет болеть, как и Саша. Тот грустно улыбнулся, привычно отворачиваясь в сторону — когда же он научится не прятать свои настоящие чувства, в которых опричникам всегда отказывали? Когда начнет улыбаться прямо в лицо и не сдерживать порывы, какими бы они не были?

— Выходит, что так, — со смешком сказал он. — Говорит, что будет присутствовать на допросе, и не проси его тебе показаться на глаза — говорит, что боится тебя…

— Ух я…

Он провел пальцем по её щеке, словно на прощание:

— Будем пытаться разговорить Шульца — опричников боятся, как огня. Будем пытаться найти княжон.

Только бы получилось. Хотя есть маленький шанс, что Шульц ни при чем… Лиза сама себе напомнила: даже если не смогут разгадать тайну Наташи сейчас, то через двенадцать дней солнцестояние — тогда они точно получат ответы на все свои вопросы. Но хотелось бы быстрее, а для этого надо хотя бы ознакомиться, как Алексей, с монографией Линденбраттена. Зачем-то же Шульц её подарил им.

— Принеси, пожалуйста, монографию Линденбраттена, раз Алексею она уже не нужна.

Саша кивнул, исчезая в кромеже, чтобы возникнуть почти сразу же:

— Уже у тебя на столе. Удачи!

Он окончательно ушел. На миг стало отчаянно холодно. Её ждет монография и Перовский. Или наоборот — сперва Перовский, потом монография.

Она толкнула дверь и, прогоняя мрачные мысли, старательно улыбнулась солнцу, бродящему по полу кабинета вслед за тучами, крепкому, горькому аромату кофе, который варила в большой новой турке на колдовке Катя, и Илье — он стоял у окна, возле Лизиного стола и поправлял белые астры в бутылке из-под сельтерской воды. Саша и это успел! Лиза ни капли не сомневалась, что букет от него — времена Огня, когда он конкурировал с Сашей в ухаживании за ней, канули в Лету.

Астры были мелкие, как снежинки, что весь день падали вчера. Цветы напоминали, что сегодня первый день зимы. Точно. Уже пришла зима. Осень с её потерями и болью осталась позади. Можно перелистнуть страничку в её жизни, оставляя допросную в прошлом вместе с ушедшей осенью. Хотелось верить, что дальше будет только лучше. Она же поймала первую снежинку тогда в октябре. Все будет хорошо!

— Доброе утро! — громко сказала Лиза.

Илья рассмеялся, отвлекаясь от букета, и поправил её:

— Добрый день, Елизавета Павловна.

Катя тоже поздоровалась — что-то пробурчала себе под нос, быстро разливая пошедшее высокой шапочкой кофе в четыре чашки, но Лиза понимала — на самом деле она так прячет взгляд. Катя так и не поверила до конца, что Лиза её ни в чем не винит. Или