Сам себе приговор - Николай Иванович Леонов

Витютнева снова начало трясти. Он стал раскачиваться всем телом и все время повторять одну и ту же фразу – «она уже умерла».

Гуров и Углов переглянулись. Илья Викторович, вздохнув, подошел к сейфу и открыл его. Через секунду он уже шел к столу Гурова с бутылкой водки и стаканом.

– Другого успокоительного лекарства у меня нет, – пожал он плечами. – Не врача же к нему вызывать.

– Ладно, под мою ответственность, – махнул рукой Лев Иванович.

Углов налив полстакана водки и протянул его Витютневу.

– Пей, – сказал он приказным тоном.

Мужчина, едва справившись с трясучкой, взял из его рук стакан и залпом выпил.

– Еще? – спросил Углов, посмотрев на Льва Ивановича.

– Хватит пока, – нахмурив брови и кивнув на сейф, давая понять, что бутылку можно убрать, ответил Гуров. – Он нам сегодня еще будет нужен. Будет показывать, куда голову закопал. Покажешь? – спросил он задержанного, и тот кивнул в ответ.

– Дальше будешь рассказывать или перерыв сделаем? – спросил Витютнева Углов.

– Дальше все расскажу, – глухо ответил тот. – Сразу, чтоб уж все рассказать, и баста! – махнул он рукой.

– Ну до «баста» тебе еще далеко, – добродушно заметил Илья Викторович. – Тебе еще адвокату своему, следователю, а потом и в суде все заново рассказывать. Но первый раз и под протокол, оно, конечно, всегда труднее. Потом привыкнешь, и уже спокойно все подробности будешь рассказывать.

– Спокойно? – нервно дернул щекой Витютнев. – Это навряд ли. Кошмары меня будут мучить – до конца моих дней! Как она умирала, как я ей потом голову отпиливал.

– А зачем вы ей голову отпилили? – прищурившись и склонившись чуть набок, спросил Лев Иванович.

– Зачем голову отпилил? – глухо, словно сидел в бочке, повторил Витютнев вопрос.

– Почему не топором отрубали, а именно пилили? Вроде так и дольше, и тяжелее.

– Так я это… У меня электрическая пила-то. Ею – быстро… А топором… – Витютнев задумался. – Нет у меня дома топора. В машине есть, но за ним нужно было в гараж идти. Пьяный я в дымину все эти дни был. Вообще все, что я делал тогда, – как в тумане. Плохо помню свои мысли на тот момент и почему действовал так, а не по-другому.

При этих словах у Гурова заиграл рингтон на сотовом. Звонил ему тот знакомый гаишник, которого Лев Иванович просил узнать по поводу машины Тарасовой.

– Привет, Женя, я тебя слушаю. Какие новости?

– Привет. Да, собственно, особых новостей-то и нет. В ДТП эта машина не попадала, в угоне не числится. В последний раз она проезжала три недели назад по Каширскому шоссе в сторону Домодедова. Во всяком случае, камеры зафиксировали именно это направление.

– Ты имеешь в виду аэропорт Домодедово? – решил уточнить Гуров, предполагая, что Светлана с дочерью могла вылететь куда-то в другой город.

– Нет, просто в сторону Домодедова, не сворачивая в аэропорт. Она двигалась по трассе М-4, а не по А-105.

– Хм, а точнее определить маршрут никак не получится?

– Попробую. Все-таки почти месяц уже прошел, так что обещать, что найду машину, не буду.

– Хорошо, но хотя бы попробуй.

– Ладно. Тебе срочно нужны по ней сведения?

– Не так чтобы срочно, но желательно с этим не тянуть.

– Ладно, как только что-то узнаю, так сразу же и позвоню.

– Спасибо, Женя. Я тебе буду должен.

Гуров, закончив разговор, задумчиво, невидящим взглядом, посмотрел на Витютнева. Тот сидел, опустив голову, и казалось, дремал. Во всяком случае, глаза его были прикрыты. Но думал Лев Иванович сейчас не о сидящем перед ним убийце и даже не о его жертве, а о женщине, паспорт которой попал в руки аферистки.

«Странно все как-то получается, – думал Гуров. – Ну, украли у тебя паспорт и телефон. Может, даже еще какие-то вещи украли. Так почему бы не обратиться в полицию, не написать заявление об утере… Хотя я ведь этот вариант еще не проверял, – вдруг дошло до него. – Может, Тарасова и обращалась в паспортный стол для восстановления документа. Да, надо обязательно сделать запрос. И еще узнать, не оформляла ли Светлана новую симку на сотовый. На себя-то она вряд ли могла оформить без паспорта, а вот на Соню…»

– О чем загрустил, спрашиваю? Что-то случилось?

Вопрос Углова вывел Льва Ивановича из задумчивости.

– Да это я так, размышляю кое о чем, – не стал объяснять причину своей задумчивости Гуров. Он, потер ладонью лицо, посмотрел на Витютнева и продолжил допрос.

Подозреваемый уже спокойно отвечал на задаваемые вопросы, подробно рассказав, как он сутки запивал свой страх перед содеянным водкой и вином, и, только выпив все запасы, решился на избавление от тела. По какой причине он решил отделить голову, Витютнев не помнил, но называл возможной причиной то, что тело вместе с головой не помещалось в мешок.

На вопрос Гурова, почему он решил отвезти и скинуть тело в Москве, Витютнев ответил:

– Наверное, я тогда решил, что если вывезу тело за пределы Королева, то никто не будет искать убийцу женщины в городе. А почему именно в Москву? Ну, потому, что Москва – город большой… Да и прописана Тарасова была именно в Москве. Я как размышлял тогда? Отвезу, думаю, убитую в Москву, а когда ее тело найдут, то могут подумать на ее мужа. Что это он, мол, убил. Они ведь не очень хорошо жили. Катался, по городу где-то с час с таким грузом в багажнике. Все не решался остановиться и скинуть. Боялся, что камеры везде. Подъехал к храму, увидел контейнеры, и меня словно какая-то сила заставила остановиться возле них. Быстро вышел, вынул мешок и пакет с вещами и все скинул. Тело оставил возле контейнеров, а вещи внутрь одного из них кинул. Даже не помню, в какой.

– А голову решили не выкидывать? Почему?

– Не то чтобы не решил, – нехотя стал отвечать Витютнев на вопрос. – Я про нее забыл, если честно. Она в самом углу в багажнике лежала. Ну я ее второпях и забыл выкинуть. Я тогда весь на измене был, боялся, что вот сейчас ко мне патрульная машина подъедет, и все тогда, крышка мне. Торопился и забыл про голову-то. Только потом уже, когда из города выехал, о ней вспомнил.

– Пьяный за руль садился, что ли? – задал уточняющий вопрос Углов.

– Нет, я утром накануне только опохмелился, остатки допил, а потом до самой ночи ничего не брал в рот. Даже есть не хотелось. Мутило от всего. Я утром уже,