Загадка поместья «Ливанские кедры» - Катерина Теерлинк

Леди Алертон едва заметно дотронулась до его руки. Брать человека без рекомендаций, которому кто-то в портовых доках еще и проломил голову, – верх беспечности. Мало ли кем он мог оказаться? И прекрасное знание лошадей не освобождает его от любых пороков. Но месье де Кринье не заметил этого жеста. Он выжидательно смотрел на незнакомца. Тот зачем-то опустил взгляд на свои руки, потом почесал затылок и произнес задумчиво:

– Лошадки неплохие… Да и деньги мне пригодятся…

– Значит, по рукам?

– Согласен, – тот кивнул.

– Отлично! Меня зовут Дидье де Кринье. – Дед двумя пальцами коснулся края полей своего цилиндра.

– А я Турбьерн Энгельбретсдаттер, – собеседник в ответ приподнял кепку.

– Простите… – Диди посмотрел на того в некотором замешательстве.

– Аааа… Ну да. Трудное имечко для вас. Ничего не поделаешь. Зовите меня просто Энгель, я привык.

– Великолепно, Энгель. Тогда вы приступаете к работе с сегодняшнего дня. Будете сопровождать этих лошадей до конюшни в Брюсселе. Я приеду к вечеру и дам распоряжения.

2

– Виви! Ну наконец-то! – Катрин возликовала так, что, вероятно, ее голос был слышен даже на улице.

Она не стала дожидаться гостьи на верхней площадке лестницы и тут же спустилась, как только за леди Алертон закрылась дверь. Не дав ей толком раздеться, мадемуазель де Кринье расцеловала племянницу в обе щеки. Искренне проявив свои чувства, она не обратила внимания на то, что у Вивьен от ее восторга съехала набок шляпка и немного растрепалась прическа. Но если бы и заметила, ничего бы не изменилось. Катрин не придавала значения таким мелочам. Сама она, высокая, жилистая и по-мужски широкоплечая не следила за модой и одевалась несколько неряшливо. Иногда даже нелепо. Казалось, Господь, создавая ее, ошибся дважды – сделав ее женщиной и подарив малышку семье аристократов. Ей бы быть драгуном, на худой конец егерем, а не светской дамой, которой положено в салонах вести утонченные беседы и музицировать. Если бы она появилась на свет не дома под присмотром семейного врача, можно было бы заподозрить, что ее подменили в колыбели. Однако черты лица ее несли знак породы. Возможно, не так очевидно, как у Диди, но определенное сходство просматривалось несомненно. Те же светлые глаза под чуть набрякшими веками, тонкий нос и высокий лоб. Если бы не милые складочки в уголках губ, которые придавали лицу какую-то необъяснимую мягкость и грусть, облик ее казался бы по-мужски грубоватым.

Катрин де Кринье не соответствовала представлениям о женской красоте и утонченности, но в обществе ее любили. Если она помогала, то от чистого сердца, если надо было сохранить что-то в тайне, можно было не сомневаться в ее твердом слове. И во всех своих чувствах и поступках она была искренней. Имелись у нее, конечно, и свои слабости. Среди прочих особенно выделялось упрямство. Если какая-то идея приходила тетушке в голову, выбить ее уже не представлялось возможным. Мадемуазель де Кринье успокаивалась только тогда, когда добивалась своего.

– Садись, садись, моя дорогая! – голосом, коим ротные командиры отдают команды, пригласила она и согнала с кресла дремавшую там кошку.

Дом был под стать хозяйке, такой же слегка нелепый. В малой гостиной, где они расположились, это чувствовалось особенно сильно. Небольшой стол рядом с диваном скрывался под толстым слоем старых театральных программок, газет, журналов, книг и вскрытых конвертов. Каминная полка и комод ломились от статуэток, шкатулок, подсвечников, вазочек, флаконов, бутылочек и фотографий в рамках. В одном углу стояла большая пустая клетка. Вивьен помнила, что последний раз видела в ней птицу лет пять назад. В другом – растение в огромном горшке, которое разрослось настолько, что угрожало в скором времени занять половину комнаты. А на диване и креслах было столько разномастных подушек, что расположиться удобно не представлялось возможным.

Прислуга не очень старалась придать всему этому хаосу какой-то вид порядка, а с пылью боролась изредка – та покрывала все предметы тонкой вуалью. Но Катрин, кажется, это вполне устраивало. Она просто не замечала окружающего ее нагромождения. Остальные комнаты выглядели немногим лучше. Единственное помещение, которое содержалось в безупречной чистоте, – большая гостиная, где мадемуазель де Кринье изредка принимала по вечерам гостей.

Леди Алертон, зная, что ее ожидает, решила остановиться в гостинице. Катрин настойчиво уговаривала погостить у нее, но Вивьен сослалась на то, что Монти на дух не переносит кошек, а у тети их было три. Какой предлог жить отдельно нашел Диди, осталось неизвестным. Но он предпочел снимать дом в Икселе, как только его дочь стала большую часть времени проводить в Брюсселе.

– Как вы, тетя? – поинтересовалась леди Алертон, покорно усаживаясь и беря с подноса чашку с чаем. Она решила начать первой, пока Катрин не успела оседлать любимую лошадь – тему нового замужества. – Легкие не беспокоят?

– Ах, брось. Со мной все в порядке, – отмахнулась мадемуазель де Кринье. – Лучше скажи, как ты добралась?

– Спасибо, благополучно.

– Хвала Господу, все обошлось! Я за тебя очень переживала.

– Отчего же, тетя Катрин? – изумилась Вивьен.

– Ну как же?! Весной сразу два парохода на мель сели. Эта ужасная мель Гудвина. Ты разве не читала? «Бордо» и «Виктория». Люди погибли.

– О да! Страшная трагедия! Но со мной все в порядке. Мы шли во время прилива, да и погода была хорошей.

Мадемуазель де Кринье удовлетворенно кивнула. Она, разумеется, волновалась совершенно искренне, но значительно больше ее интересовала совсем другая тема. И Катрин никак не могла найти благовидный предлог, чтобы к ней подступиться. Промаявшись с минуту, она махнула на условности рукой и заявила:

– Как это неприятно, что сразу после смерти твоего мужа умер и твой отец. Целых два года ты, бедная девочка, прожила совершенной затворницей.

Тетя все же оседлала любимую лошадь. Вивьен и забыла, что оборотная сторона искренности – непосредственность. Ей бы очень не хотелось вспоминать то время, проведенное в Шропшире, но мадемуазель де Кринье решила не тратить время на хождение вокруг да около. В ее понимании, так проще всего добиться желаемого. А это главное.

– Тетя Катрин, поверьте, жить затворницей не так уж и плохо. Смерть близких стала жестоким ударом для меня. Я и не смогла бы после этого появляться в свете, даже если бы это было прилично. А богатая библиотека, оставшаяся после Роджера, стала прекрасным утешением. Я много читала и даже занялась испанским.

Мадемуазель де Кринье только фыркнула в ответ. В ее понимании в юные годы прекрасным утешением от сердечных ран могла быть исключительно охота. Только так, скача на коне в окружении гончих или стреляя из ружья в матерого кабана,