Занавес памяти - Татьяна Юрьевна Степанова

– С теткой.

– Сестрой матери? – уточнила Катя.

– Троюродной – отца. Точнее, раньше жил у нее. Когда в школе учился. Но я и тогда почти все время проводил в школе-интернате.

– Специнтернате? – Гектор попробовал свой двойной эспрессо.

– Нет. Частная платная школа-интернат. С кампусом. Я учился в математическом классе. И жил в интернате почти постоянно. К тете наведывался лишь на каникулы, да и то нечасто, у нас в школе постоянно организовывали поездки. На экскурсии и математические олимпиады.

– После школы-интерната вы чем занялись? – Катя ощутила возрастающий интерес.

– Поступил на мехмат МГУ, – безразлично ответил Симура. – По результатам олимпиады меня отобрали на бюджет. Я ЕГЭ сдал полностью еще в десятом классе. Экстерном. Тетка мне заявила: сам крутись, деньги все ушли на оплату частной школы. Университет не потянуть. Но я сам поступил.

– А сейчас? – Катя все более изумлялась: ну и ну!

– Меня руководство факультета решило зачислить в магистратуру. Кафедра теории чисел. – В интонации Симуры вновь слышалось полное безразличие. – Но я еще не решил. У меня личные обстоятельства изменились. Они даже мне дали время подумать до конца октября. Хотят меня туда взять.

– Кафедра теории чисел… Ты у нас математический гений? – усмехнулся Гектор.

– Чистая математика мне всегда давалась легко, я ею занят и увлечен, – ответил ему Симура. – Когда мы жили в Кукуеве, я учился в школе в Тарусе. Но уже тогда отец подумывал меня отдать в математическую школу в Москве, ему учителя советовали из-за моих способностей. Но он не успел. Тетка за него постаралась.

– В Кукуеве остались ваши родственники? – продолжила Катя.

– Мать там живет. Бабушка – ее мать.

– Вы поддерживаете с ними отношения?

– С матерью виделся раза три – еще школьником и потом, после совершеннолетия. – Симура начал отвечать совсем вяло, словно нехотя. – И с бабкой тоже раза три-четыре. Уже в старших классах и в универе. Она наведывается в Москву. Останавливается в отелях. Приезжала ко мне в МГУ.

– Вы жили в студенческом общежитии?

– У меня своя студия однокомнатная. Отец мне оставил в наследство. В Москве квартиры покупал и записал все на мое имя, не на мать. Я живу в доме, где старая сцена театра Фоменко.

– Студия на Кутузовском проспекте? Окнами на Москва-Сити? – Гектор скрестил руки на груди.

– Верхний этаж. И сплошные шишки в соседях, – ответил спокойно Симура. – Словно в вашем Серебряном Бору. Я на байке в природный парк-заповедник сейчас даже въехать не мог, запрещено. Пропуска лишь у тех счастливчиков, кто здесь живет. Сербор закрыли, запечатали. Шел сюда – сплошные заборы до неба, поместья. Гектары леса. Байк я на стоянке приткнул.

– На парковке у КПП самокаты напрокат и велики, бери – рассекай, – в тон ему ответил Гектор. – Сеню на тачке его пропустили по корочке полицейской. Итак, покойный фатер приобрел на твое имя студию окнами на Москва-Сити?

– Он немало покупал всего… – Симура отвернулся, разглядывая «Дом 43».

– Ваш отец был богат? – вновь уточнила Катя.

– А мы думали, он пахарь деревенский. В Кукуеве. – Гектор допил эспрессо.

– Валяй – рассказывай, – буркнул молчавший доселе Арсений Блистанов. – Выкладывай всю информацию.

– Они с компаньоном владели предприятием и складами на пристани. И еще цехом по производству упаковки. И молочную ферму отец имел уже отдельно от компаньона. Сейчас ничего не осталось. Ферма, предприятие, склады уплыли от меня сразу после его гибели. Цех позже у компаньона отца выкупила или отжала бабка. Она и сейчас им распоряжается. Мать… она пьет. Лежала в рехабе. Совсем деградировала ментально. – Симура перечислял снова нехотя. – Тетка – сестра отца… она бездельница, рисует от скуки, театралка, раньше много ездила за границу, пока я учился в интернате. Им всем, в общем-то, всегда было на меня плевать. Они меня избегали. Наверное, считали убийцей.

– Но ваша тетя забрала вас к себе в Москву из Кукуева, – напомнила Катя.

– В глаза она мне всегда твердила: «Никогда тебя не обвиню в смерти брата». Но мы редко с ней вообще об этом разговаривали. Она меня сбагрила в частную школу-интернат. Неделями мне не звонила по мобиле даже, когда я учился. А сейчас она живет своей жизнью.

– Она являлась вашим опекуном и законным представителем в детстве? – задала Катя новый важный вопрос.

– Ага.

– А мать, бабушка? Они отказались от вас?

– Получается – да. Думаю, я у них страх вызывал. Отвращение.

– Догадываюсь о ваших чувствах. – Катя старалась говорить искренне. Хотя она воображала его чувства с трудом. Паренек вообще теперь представлялся ей абсолютной загадкой после рассказов о капитале отца, своих выдающихся способностях в математике, позволивших ему выбирать и колебаться: остаться ли в магистратуре МГУ по приглашению кафедры или нет. – Перейдем к событиям убийства и предшествующим им. Расскажите нам, что произошло тогда? Ваши личные воспоминания, эмоции?

– Я в то лето жил с отцом. – Симура повернул голову и уставился на площадку для барбекю в центре сада ресторана, видимо не желая встречаться взглядом с собеседниками. – Родители весь год не ладили. Отец подал на развод, и их должны были уже вот-вот развести окончательно. Но я не вникал, они мне не говорили ничего. Я узнал это позже, от тетки. Отец специально переписал на меня свою недвижимость. Не хотел с матерью ничем делиться. Они существовали раздельно в то лето. Мать осталась в нашем доме, где я родился, отец ее оттуда выгонял – дом ведь наполовину его, но она не уходила. Закатывала дикие сцены. А папа… он уступил… снял дом у своего компаньона Тиграна и забрал меня. Но мы вскоре уехали и оттуда. Папа обожал рыбалку. Мы перебрались в дом его матери, моей покойной бабушки. Он там был убит.

– Все аморфно, – бросил ему Гектор. – Мало конкретики. Месяц, число, когда вы отправились рыбачить в бабкины угодья.

– Июль. Вторая половина, – ответил Симура. – Стояла прекрасная жаркая, солнечная погода. Потом хлынул дождь.

– Дом, где вы последние дни провели с отцом, расположен в Кукуеве? – уточнила Катя.

– На берегу Оки. От Кукуева надо либо недолго ехать на машине, либо плыть на лодке. Старики обитали на отшибе: дед служил бакенщиком[5] на реке. Отец все оставил в родительском доме почти без изменений. Лодочный сарай – он держал в нем надувную лодку и моторку для рыбалки. Уборная там была деревенская… Это я отлично помню. Скворечник-развалюха с «очком». Но обзор открывался потрясающий на Оку, если дверь не запирать. Я всегда сидел с распахнутой дверью: уборная на Круче над Окой и баржи плывут к пристани… Я балдел в натуре от видака. Меня отсутствие обычного бытового