Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей

Агнесса вскочила и подбежала к полотняной стене шатра, где в петлях торчало несколько трубок.

- Эту? - спросила она, и Фреда удивил ее взволнованный взгляд.

Атаман улыбнулся

- Ладно! Давай с длинным чубуком!

Пока Адела вытаскивала из дальнего угла бурдюк с вином, вытирала почерневшие от времени серебряные кубки, такие необычные среди окружающей обстановки, старый цыган набил трубку табаком, раскурил и, глубоко затянувшись, протянул Фреду.

- Не побрезгуй! Таков наш обычай, если человек приходит как друг.

- С удовольствием! - Фред несколько раз затянулся, потом вернул трубку хозяину. - Отличный табак, давно такого не курил, даже не встречал здесь.

- А это особый. Для хороших людей и приятной беседы... Что же ты стоишь, Адела? Слышала, что я приказал? Забирай Марию, и уходите! У нас мужской разговор, у вас - свой, женский.

Адела и Агнесса вышли из шатра. Впервые после приезда в табор молодая женщина вздохнула с облегчением. Осматриваясь, она искала знакомые приметы, которые помогли бы ей вернуться в далекое прошлое. Все как прежде. Кибшки, шатры, Просто шалаши, шатер атамана... Остатки большого костра, над которым висит почерневший от сажи пустой котел... следы других костров среди шатров и возов.. стреноженные лошади... холстины, одеяла, яркие подушки, выброшенные на воздух для просушки.. на них с визгом кувыркаются дети... привязанная ко вбитому в землю колышку коза... натянув до отказа поводок, она роет землю задними копытцами, силясь дотянуться до лакомого кустика . Большой пес с торчащими ребрами и впалыми боками, шныряющий под возами в безнадежных поисках съестного... собаке плохо живется в таборе тумаков достается больше, чем костей, но стоит табору тронуться, как она, высунув язык, побежит следом. Воля ей дороже сытой жизни в конуре...

Все как прежде, а впрочем и не так... Табор уменьшился. Да и лошади не такие сытые, как раньше. Одеяла засаленные и потрепанные, а подушек, которые служат цыганам всем - мебелью и постелью, - совсем мало.

Сердце Агнессы сжимается от жалости

- Неужто табор так обнищал, что и ты должна ходить в город? спрашивает она Аделу, чувствуя, что от старой неприязни не осталось и следа. - Или молодые так обленились?

- Ох, не то... - Адела протестует и скорбно качает головой, но от объяснений уклоняется.

Войдя к себе в шатер и усевшись на неприбранную постель, она долго молчит, уставившись в одну точку. Лишь покачивается из стороны в сторону, будто стараясь сбросить и со своих плеч груз воспоминаний. На стенах и даже на потолке висит множество мешочков с высушенными травами. У Агнессы слегка кружится голова от их запаха и ритмичного покачивания Аделы.

- У тебя, верно, много внуков, - говорит Агнесса первое, что приходит в голову, только бы нарушить тягостное молчание. - Мигель женился еще при мне, а Хуан...

- Нет Мигеля, нет Хуана, нет многих, кого ты знала... Вот послушай... В то лето мы ушли далеко за горы и нам поначалу везло. Там живут люди, по говору и обычаям похожие на наших басков. Там у нас всего было вволю, и никогда наша молодежь так много не пела и не танцевала, как в то лето. Но с давних пор известно: после больших радостей приходят большие беды. И горе свалилось на нас, как гром с ясного неба, словно чума черная, о которой мы слышали от прадедов.

Скупо роняя слова, Адела поведала, как бедствовал табор, когда началась война, как перегоняли его с места на место, как немцы, захватившие к тому времени Францию, обрекли всех цыган на уничтожение. Лишь немногим посчастливилось чудом спастись из-за колючей проволоки, да и то после того, как самых молодых и сильных забрали и увезли. Беглецам пришлось пешком переправляться через горы по нехоженым тропкам, устилая их трупами умерших от голода, жажды, слабости...

- Вот где посеяно семя моего рода, где полегли невестки и внуки. А сыновья... говорят, сожгли их вместе с другими цыганами в адских печах, и взвился их пепел к небу вместе с черным дымом...

- Как же ты выжила, старая и немощная? - спросила Агнесса, ошеломленная рассказом Аделы.

- Надо было спасать остальных. Петро вел, а я искала съедобные коренья, залечивала раны, заговаривала... Вышло нас около ста человек, а пришла горсточка. Заново пришлось собирать цыган... Если б не Петро...

Адела замолчала, погруженная в печальные мысли, потом махнула рукой и принялась хлопотать среди мешков и узелков, вытаскивая из тайников все, что было припасено, - большой круг овечьего сыра, кусок копченого мяса, пресные лепешки, вязку вяленой рыбы, маслины...

- Давай я, ты лучше посиди, - старалась помочь ей Агнесса, но старуха решительно приказала:

- Сиди! Расскажи, почему никогда не подавала весточки? Искали мы этого господина, который увез тебя, но говорили, что подался он куда-то за моря и горы. Куда же ты делась?

Впервые Агнесса могла поговорить о себе с женщиной, да к тому ж еще в какой-то мере причастной к ее судьбе. Она начала с того, что больше всего мучило ее, - с болезни Иренэ. Агнесса описала страшную автомобильную катастрофу, свое отчаяние, когда у девочки отнялись ноги, тоску по мужу, к которому стала привыкать после рождения дочери, хотя сразу после свадьбы руки хотела на себя наложить, так он был ей немил... Закончила Агнесса тоже рассказом о болезни дочери.

- Она как цветок со сломанным стебельком. Кажется, вот-вот завянет. Ой, Адела, собственные ноги отрубила бы и ей приставила, только бы девочка могла ходить! Всю кровь бы свою отдала!

- Сердце матери всегда одинаково, бьется ли оно под дорогим платьем, или под такой рванью, как на мне... Жаль, не пришла ты раньше - на рассвете мы снимаемся с места... Может, и помогла бы. Умею я лечить раны, переломы. От чахотки есть у меня разные травы, от холеры - корешок... Есть зелье, чтобы желчь разогнать, и такое, что дурной глаз отводит... От бешенства, приворотное и отворотное, от грудницы и от лихорадки...

Адела, словно в трансе, перебирала названия болезней и трав, которыми она лечит, стараясь найти среди них такие, которые могли бы помочь маленькой Иренэ. Вдруг глаза старухи радостно загорелись. Она бросилась к своим мешочкам, стала их ощупывать и обнюхивать, отбирая нужное.

- Вот из этого, и еще из этого... от ломоты, чтобы кости не ныли, а отсюда, чтобы спинка не болела, а это... чтобы болезнь личико не желтила... Приговаривая, Адела отсыпала из каждого мешочка на кусок полотна по нескольку щепоток цвету, листьев или корешков, потом завязала все в узелок и протянула Агнессе.

- На, Мария, и внимательно слушай, что я скажу тебе. Заваришь эти травы в семи кружках воды. И семь раз по кружке подливай в купель. А потом всю воду собери, только так, чтобы ни капельки не пролилось, и ровно в полночь отнеси эту воду на самую высокую скалу, где гуляют ветры. Семь раз поклонись ветрам и семь раз скажи: недуг насланный, наговоренный, навороженный, недуг ветряной, водяной, земляной, огневой, я тебя запрещу, на семь ветров распущу, пади ты с глаз, с плеч, с сердца, с живота, с рук, с ног, с кости да с крови, с семидесяти суставов. Я тебя заколдую, на семь ветров развею. Тут тебе не живать, крови не пивать, вживе не бывать! Зашлю я тебя на моря глубокие, горы высокие, в пропасти бездонные, в чащобы исхоженные, где люди не бродят, колокола не звонят. Там тебе напиться, там накупаться, там нагуляться, с братцами навидаться.

Агнессе стало жутко от горящего взгляда старухи и от торжественного тона, которым она произносила слова заклинания. На мгновение женщиной овладел мистический ужас перед непостижимыми силами, которые правят судьбами людей. Но перед глазами промелькнули картины детства, все эти Марианны и Луисы, которых старая цыганка учила гадать, обманывать легковерных. Кое-кто из цыганок действительно умел лечить травами, но уменье их не простиралось дальше лечения ран или обычной простуды.

"Бедная Адела, ты даже свои глаза не можешь вылечить!" - подумала Агнесса, но, чтобы не обидеть старуху, трижды повторила за ней слова заговора и заботливо спрятала на груди узелок с зельем.

- Спасибо, Адела, что ты меня не забыла, возьми вот это! - Агнесса сняла с плеч белый шарф, который на всякий случай захватила в дорогу. - Он теплый и пригодится тебе в непогоду.

Огрубевшими, шершавыми пальцами старая цыганка осторожно погладила пушистую шерсть, потом прижала шарф к щеке.

- Мягкий, как горсточка пуха, как дыханье ребенка. Ай-ай! Кто же поверит, что старая цыганка его не украла!

- Ничего, зимой закутаешь себе грудь и спину. Под кофтой никто не увидит.

Старуха долго еще бы причмокивала языком, рассматривая подарок, но Агнесса напомнила ей:

- Пойдем, нам пора собираться в дорогу. Да и Петро, верно,сердится.

К большому удивлению обеих женщин, атаман лишь миролюбиво кивнул, указывая, куда поставить принесенное. По всему было видно, что они с Фредом поладили и выкурили не одну трубку. Деньги, оставленные Агнессой на полу, тоже исчезли.