Нина Васина - Правило крысолова

— А как ты думаешь? Я сочиняю духи!

Смотрю-смотрю-смотрю в окно. Идет дождь. Дождь уничтожил все следы пребывания снега на асфальте, а крыши сами стекли грязными потеками еще до него. Вечереет. Думаю о маме, сочиняющей духи. С одной стороны, меня пугает ее позднее взросление, но немцы, как уверяла Ханна, вымирают в инфантилизме и равнодушии благополучной жизни. Им не помешает вдруг выплеснувшаяся энергия заблудившейся в отрочестве девочки из России сорока трех лет…

С другой стороны, мне не придется рассказывать тайну употребления серебряной ложки при приготовлении еды, чтобы намертво привязать к ней папочку… Я выпила две рюмки текилы, бокал мартини с соком, клубничный ликер — полбокала, потом Лора предложила добавить еще пива, я добавила пива, но лучше не стало. Прислушиваясь к бурчанию в желудке, смотрю на желтоватую жидкость в тонком стакане, которую мне от всей души протягивает Антон.

— Что это? — икаю я.

— Это молоко с желтком и немного коньяку. Пей, вкусно.

— Нет, только не молоко.

— Лора, — кричит он, — она не хочет!

Подходит Лора, подливает в бокал коньяку. Коньяк размывается в бокале среди взбитого желтка с молоком плавными струями темно-коричневого цвета.

— Вишенку! — требую я.

— Принеси компот из холодильника! — приказывает Лора.

Антон бежит в кухню. На мои колени взбирается попугай, властным жестом обхватывает своими когтистыми пальцами мою руку с бокалом и тащит к себе. Нюхает. Отодвигает. Сползает на пол.

— Это даже попугай не пьет! — икаю я, пока Лора достает из банки с компотом вишенки и булькает их мне в бокал.

— Попугай, как ты знаешь, дурак. Пей! Пью. Ничего себе. Очень даже вкусно.

— Больше не надо, — прошу я Лору.

— А ты не запрешься в ванной с лезвием? — прищуривается она подозрительно.

— Нет.

— Не повесишься в туалете?

— Господи, нет!

— Не выпрыгнешь с балкона?

— Лора, у меня третий этаж, это смешно! Не выпрыгну. Я не дойду до балкона, я больше не могу двигаться.

— Тогда еще бутылочку пива!

— Сначала — пописать.

Держась за стенки, тащусь в туалет.

— Я позвонила твоему оператору! — кричит Лора под дверью. — Он приведет с собой Матрешку!

— Лаврушку, — поправляю я, не в силах встать с унитаза. — А зачем?

— Я испугалась, я еще маленькая, хотела вызвать психушку, но подумала, что тебе больше нужна помощь друзей, которых ты знаешь с детства.

Пришли друзья, которых, как заметила Лора, я знаю с детства. Лаврушка, конечно, сразу бросилась плакать. Лом с умным видом полез в аптечку на кухне и стал ее потрошить.

— Что у вас случилось? — поинтересовалась я.

— Не у нас. У тебя. — Лом, шевеля губами, читает надписи на лекарствах. — Ты собралась покончить с собой и даже не позвонила попрощаться? После всего, что между нами было?!

— Инга-а-а-а, — рыдает Лаврушка, — не делай этого, я не смогу без тебя-я-а-а-а…

— Вы что, сбрендили? — Я совершенно искренне удивлена. Я бы наорала на них как следует, но количество выпитого спиртного затормаживает все реакции.

— Твоя племянница позвонила. Она, кстати, называет тебя мамочкой, — многозначительно уставился на меня Лом. — Сказала, что ты наглоталась снотворного. Собираешься покинуть этот мир. Объяснила почему.

— Почему? — Опять икаю.

— Она сказала, что к вам завалился инспектор милиции, этот, как его?.. Лапушкин? Провел допрос с пристрастием и без свидетелей. Требовал, чтобы ты сдала клад за восемнадцать процентов от суммы. Ты отказалась. После его ухода провела собственное расследование, позвонила матери в Германию. Ты узнала, где лежат эти деньги, и от груза ответственности, и в предчувствии смертельных неприятностей решила покончить с собой. Твоя племянница считает, что сожительницы… как это? — повернулся Лом к Лаврушке.

— Хранительницы очага, — всхлипывает та.

— Да. Хранительницы очага иногда ломаются от нагрянувших на них проблем и предпочитают смерть унижениям или резким переменам в жизни.

— Я хотела выпить две таблетки снотворного, чтобы спрятаться! Какого черта вы устраиваете этот балаган?

— Что это значит — спрятаться?

— Когда я сплю, меня никто не сможет найти! Лора!! — кричу я.

Лаврушка и Лом смотрят на меня с жалостью.

— Я решила, что лучше тебе напиться до бесчувствия, чем травиться, — оправдывается Лора в дверях.

— Ты что, вообще не веришь мне? Ни одному слову?

— Я верю, но импульсы…

— Плевать на импульсы. Говорю тебе раз и навсегда: что бы ни случилось, я должна помочь вам с братом вырасти. Пока вы сами меня от себя не прогоните, я никуда не уйду! И второе. Ты подслушала наш с Ладушкиным разговор?

— И что? — Лора сразу же выставляет колючки.

— Если ты слышала все, говори, что думаешь на эту тему?

— Я думаю, что ты поняла, кто убил мою мамочку и Латова. Я думаю, что ты знаешь, где находятся деньги.

— Почему-у-у?! — Схватившись за голову, я со стоном падаю на кровать.

— Потому что ты умная!

…Давным-давно жил на свете великий воин по имени Фридрих. Фридрих был могучим, прекрасным мужчиной и слов на ветер не бросал. Можно даже сказать, что и в полное затишье он никаких слов не говорил. Он был молчун, и все звали его Фридрихом Молчуном. Разговаривал он только в бою, а весь мир считал своей собственностью. Он мог убить одним ударом кулака коня, если бил по черепу над глазом…

— Что за садистские подробности? — морщится Лаврушка, мы шипим на нее, и Антон продолжает сагу о великом лонгобарде Фридрихе:

…Он любил почти всех женщин, которых встречал на своем пути, потому что считал женщину сосудом для продолжения жизни и хотел, чтобы его кровь продолжалась во многих женщинах и во многих поколениях. Все на свете он измерял собой. Его дворец имел по периметру оборонительной стены две тысячи пятьсот Фридрихов, ложе — два с половиной Фридриха на три…

В этом месте Лора ткнула меня в бок локтем. Я не осталась в долгу и тоже ткнула ее. Нечего издеваться, ну люблю я большие кровати, люблю!

…а земли его пахотных полей в Лонгобардии тянулись в одну сторону на одиннадцать тысяч взятых по тысяче Фридрихов, а в другую…

— Я как-то посчитала, — шепчет Лора, — мужичонка этот был так себе, плюгавенький, метр шестьдесят, а сколько амбиций!

…боевых собак он мерил своей ладонью по спине от морды до обрубленного хвоста — у боевых собак лонгобарды отрезали при рождении хвосты, а женщин — от макушки до пяток. Если ему приводили женщину меньше восьми ладоней, он от нее отказывался, отпускал, чтобы еще подросла…

— Обрати внимание, — шепчет Лора, — ладонь у этого Молчуна была ничего себе, в растопырку — от кончика среднего пальца до кончика большого — почти двадцать один сантиметр. Сам он — метр шестьдесят, а женщин ему должны были поставлять не ниже метра семидесяти!

— Да чем он прославился, этот Фридрих? — не выдержал Лом. — Кроме того, что ввел свои единицы измерения?

…Фридрих Молчун — единственный лонгобард, не покорившийся Карлу Великому, сыну проклятого Пипина. С остатками войска лонгобардов он ушел в горы и оттуда по ночам нападал на вражеские лагеря, уничтожив таким образом больше половины войска Карла. После смерти Фридриха не было больше ни одного настоящего воина-мужчины в роду лонгобардов, и само это племя было рассеяно по земле…

Антон закрыл тонкую книжку в кожаном переплете.

— Откуда ты знаешь, какая у него была ладонь? — потихоньку интересуюсь я у Лоры.

— Копье в подвале видела? Дедушка говорил, что оно — девять ладоней Фридриха. Я посчитала. Двадцать один сантиметр получается. — Лора растопыривает ладонь и показывает сначала на кончик среднего пальца, потом — большого.

— Это копье Фридриха Молчуна? — удивлена я. — Тяжелое…

— Он, конечно, был силен. Кинжал великого Фридриха хранился у Руди, в нем больше двух килограммов веса!

Лом с вытаращенными глазами и Лаврушка с таким выражением лица, как будто то, что она разглядывает в коробочке, сейчас прыгнет на нее или по крайней мере само поднимется и погрозит, склоняются над засушенным пальцем Молчуна, который исхитрился раздобыть и доставить Ладушкин.

— А что он измерял своим мизинцем? — шепотом интересуется Лаврушка, решается и осторожно прикасается к пальцу.

— Да! — оживляюсь я. — Что он измерял этим мизинцем?

— Дедушка говорит, что мизинцем Фридрих Молчун мерил небо.

Некоторое время мы сосредоточенно соображаем, как именно нужно мерить небо, почему — мизинцем, а не целыми Фридрихами, потом устаем от абстракций и включаем музыку.

— Дедушка сказал, что только одно существо может измерять небо своим мизинцем! — Антон взволнованно пытается вернуть наше внимание. — Это может делать только бог!

— Пусть он покажет из книжки картинку с гравюры, — злобствует Лора. — Покажи, каким этого Фридриха представляли его современники! Ничего себе бог — пузатый коротышка с клещеобразными руками и кривыми ногами! Ногами он ничего не мерил? Двадцать две пятки Фридриха, сто сорок три ноздри! — Она бегает по комнате от Антона, потом разворачивается, валит его на пол и умело, за две секунды, скручивает его руки сзади и захватывает в кольцо голову, выставив острый локоть.