Летний детектив для отличного отдыха - Татьяна Витальевна Устинова

– Про Любину историю, которая с ней в городе случилась, он тебе рассказал? – Плетнев спрашивал наобум, но почему-то в ответе был уверен.

– Во проститутка, да? – Женька обрадовалась. – Это ж надо такому быть – сама служанка, а под хозяйского сына легла! Разве порядочная девушка так поступит? Да еще матери потом в подоле принесла, дура!.. И такую шлюху Федька обхаживал, а на меня…

– Откуда Виталий узнал?

Женька махнула рукой. Ей хотелось дальше рассказывать про шлюху Любку.

– Он в том доме охранником, что ль, одно время служил или уж не знаю кем. Ему там мужики рассказали, все же знали! А она-то, она-то!.. Думала, никто ни ухом, ни рылом!.. Я так хохотала, когда мне Виталька рассказывал, чуть живот не надорвала!

– Пошли, – велел Плетнев. – Доставай украшения, и пошли.

Она моргнула и вновь заголосила, громко, по-деревенски:

– Миленький, хороший, может, не надо, а?.. Может, так обойдется?

– Не обойдется.

– А я тебе пригожусь! – истово сказала Женька и поползла к нему. – Что ни пожелаешь, я на все согласная, я тебе отслужу по-всякому.

Алексей Александрович ни с того ни с сего поддал ногой ведро. Женька ахнула. Ведро отлетело довольно далеко, ударилось о яблоню так, что с нее упало несколько яблок, и сад удивленно дрогнул.

Потом повернулся к Женьке. Она отпрянула в страхе и вскочила на ноги.

– Мы сейчас пойдем к Терезе Васильевне, а потом к Любе, – тихо сказал Алексей Александрович. – И ты будешь просить у Любы прощение. Я тебя заставлю!..

В сумерках явилась Элли.

Плетнев качался в качалке, отталкивался ногой, размышлял и не хотел никого видеть.

Он очень надеялся, что она придет, и не хотел ее видеть. День у него получился очень трудный. Трудный и нескладный.

– Люба прибегала, – сообщила она издали. Плетнев кивнул, глядя в сторону.

Элли подошла, постояла, а потом толкнула качалку.

– Привет, – сказала она.

Плетнев опять кивнул.

– Люба говорила, что ты за шиворот приволок к ней Женьку. Что Женька рыдала, а ты был в бешенстве. Ты что, на самом деле заставил ее просить у Любы прощение?..

Плетнев молчал, качалка поскрипывала.

– Еще Люба сказала, что ты отвез Женьку в Тверь и она забрала заявление.

– Во всем этом нет никакого смысла, – произнес Плетнев. – Вообще никакого!

– В чем нет смысла?

– Ни в извинениях, ни в заявлении!.. В заявлении было написано, что он ее изнасиловал как раз в ту ночь, когда мы толкали мотоцикл и пили виски. Федора бы и так отпустили, даже если б она и не забрала его. Извинения не нужны ни Любе, ни Женьке!.. Женька все равно ничего не поняла. Она поняла только одно – если бы не я, у нее все получилось бы! Она всю дорогу грызла себе кулаки. От злости. Я никогда не видел, как человек от злости грызет руки.

Элли длинно вздохнула и села рядом.

– Ты хотел, чтобы она… осознала? Изменилась? Стала хорошей, веселой девушкой? Идиллии не бывает, Алеша. – Плетнев уставился на нее. – Она недостижима.

– Спасибо, что сказала.

– Господи, что у тебя на голове?!

– Где? А, это Женька на меня кинулась, когда я сообщил ей, что мне все известно. И расцарапала.

– Нужно немедленно чем-нибудь помазать…

– Ничего не надо мазать! Я перекисью все залил. Пройдет.

Элли осторожно трогала его голову:

– Пройдет, если, конечно, на ногтях у нее нет змеиного яда. Ну? Ты из-за нее в такой печали?

– Я был не готов к тому, что она так… ненавидит. Всех ненавидит. Федора, Любу. Меня, тебя. Просто так. Ни за что. За то, что мы не укладываемся в ее картину мира. За то, что мешаем ей делать то, что она хочет.

– Как говорит моя мама – люди бывают разные. Как грибы. Есть грибы-поганки. Если их сварить и съесть, можно умереть. А из белых получается самый вкусный суп на свете.

– При чем тут грибы, Элли?!

– Не стоит собирать поганки, – на ухо ему шепнула она. – Их лучше вообще не трогать и обходить стороной. А ты сегодня весь день ел поганки!.. Вот тебе теперь и нехорошо. Но ничего. Не умрешь.

Он засмеялся.

– Мне нужно съездить в город.

– В какой? – спросила она безмятежно. Ее пальцы гладили его голову, и он подставлял, чтобы она погладила там, где ему хотелось. – В Тверь, в Москву или, может, в Конаково?

Он почти не слушал.

– Нет, в Москву. Дня на два.

– Зачем?

– У меня дела, – сказал Плетнев рассеянно.

Он не позвал ее с собой, и она огорчилась немного. Ей казалось, что после вчерашних объяснений на террасе он больше никогда и никуда не поедет один.

Ей казалось, что все самое главное сказано и правильно понято. И мать, когда после ужина они вернулись домой, не задала ей ни одного вопроса, вот уж на нее не похоже!..

Нателлу всегда не просто интересовала жизнь великовозрастной дочери, а жизнь во всех подробностях и деталях!.. Элли рассказывала ей все, что можно рассказать, и еще немного того, что сообщать уж никак нельзя, и мама всегда все понимала.

Не моргнув глазом, Нателла проглотила сбивчивую, мятую и не слишком правдоподобную историю о том, что ее любимая дочь и сосед, милый мальчик, полдня купались и совсем забыли о времени, и заплыли далеко-далеко, почти до самого Павельцева доплыли, вот как!.. И не просто проглотила, а решила, что надо немедленно устроить почти семейный ужин, и Элли уверена, что все это неспроста.

Провести Нателлу почти невозможно.

Или это она провела Элли?..

После вчерашнего дня, когда внезапно изменилась жизнь, а Элли была в этом уверена, ее не слишком интересовали деревенские дела. Они как-то отошли на второй план, перестали занимать все ее мысли, зато их теперь занимал Плетнев, и ей было радостно и страшно, как в юности.

Зато Плетнева, похоже, только детектив и занимал!.. Понятно, что в Москву он собирается именно по детективным соображениям, и Элли это казалось странным.

Ей не хотелось ни о чем его расспрашивать, ей хотелось глупо говорить о любви, но она все же спросила:

– Что ты надумал?

Он закинул руки на шею и потянулся. Она отвела глаза.

– Я знаю, с кем Николай Степанович пил в ту ночь виски. Я знаю, кто зимой убил собаку. Я знаю много, но не знаю самого главного – зачем.

– Зачем убили собаку?

– Собаку убили, чтобы поссорить Федора с егерем. Это Женька науськала зятя, и он…

– Виталий застрелил собаку?!

– Между прочим, я был в этом почти уверен, – произнес Плетнев задумчиво. – Человек, которого