Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников

Из вырывавшихся откровений гауптмана Карл понял, что в западных секторах Берлина ведется планомерная работа по организации новой тайной войны, где вчерашние союзники оказываются по разные стороны баррикады, а вчерашние враги из числа тайных сил ведут дружеские переговоры за общим столом. Жестокое, бескомпромиссное и решительное столкновение идей и сил, их поддерживающих, не прекращалось с окончанием мировой войны, а лишь переходило в новую фазу. И снова целью оказывалось надругательство над волей народа, подготовка его к новым кровопролитиям.

Из общих рассуждений Розена Карл почерпнул и некоторые детали, имевшие для нас не тактический, а стратегический интерес. Так, ему стало ясно, что один из опытных абверовцев или гестаповцев непосредственно занимается организацией склада боеприпасов в районе и он же принимает деятельное участие в вербовке агентуры. Нетрудно было заключить, что именно этот недобитый гитлеровец мог бы дать советской контрразведке нужные сведения о «выстрелах в тишине». Столь же понятным было, что один из возможных путей к нему — разоблачение засланного агента.

Розен не назвал своего коллег по имени, но он дал Истинному ниточку, по которой мы рассчитывали добраться до клубка. Гауптман сообщил, что среди репатриантов уже подготовлена группа, которая якобы настойчиво добивается возвращения на родину, а на самом деле получила специальные задания. С некоторой завистью он пожалел, что не сам готовил эту группу, сердито покритиковал организаторов акции, но признал, что среди агентов есть и достойные люди. Особенно ему понравился один, которого он назвал Католик.

— Такие попадались мне редко, — признался гауптман, — но я сразу узнавал их. Они верны, как собаки, и хитры, как лисы. Они умеют, не смущаясь, смотреть собеседнику в глаза. А это очень важно для агента.

* * *

Итак, среди сведений, которые принес Игорь от Карла, было сообщение о группе агентов, один из которых верен, хитер и умеет смотреть в глаза. Конечно, этого очень мало для того, чтобы в тысячах людей, прибывавших в то время из западных секторов, найти предателя. Но мы должны были сделать это. Более того, мы обязательно должны были разыскать именно верного и хитрого, потому что именно таким доверяют больше, именно он мог бы вывести нас на руководителя операции, знавшего адрес склада с боеприпасами.

Можно было подозревать, что этот склад организуется не для далекого будущего, в котором наши бывшие союзники начнут обеспечивать вчерашних врагов своим оружием, а для ближайших событий — скажем, для проведения крупных диверсионных операций.

Об агенте мы знали мало, но не безнадежно мало.

В то время все переходящие демаркационную линию репатрианты проходили определенную проверку, которая в большинстве случаев помогала выяснить истинное лицо прибывшего. Однако в данном случае мы имели дело с ловким противником, и наши действия по его разоблачению должны были отличаться от обычной проверки.

Если бы поблизости имелся костел, то мы постарались бы, чтоб он работал в эти дни — вряд ли верующий человек упустил бы возможность поблагодарить господа за возвращение. А поскольку верующих было сравнительно немного, в основном из числа малограмотных, — то наши поиски сузились бы значительно. Но, кстати, как раз отсутствие костела поблизости привело нас к одной важной, как оказалось впоследствии, догадке.

— Католики бывают разные, — сказал Виктор, утешая себя. — Неизвестно, какой костел ему нужен.

Эти слова почему-то запомнились мне, и, возвращаясь к ним, я подумал — а не мог ли неверующий ни в бога, ни в черта Розен назвать католиком вообще верующего?

Надо сказать, что фашисты активно использовали верующих в своих целях. Их запугивали, убеждали, что в Советском Союзе нет свободы совести. И нам приходилось разъяснять репатриантам, что Советская власть не преследует людей за религиозные убеждения, что у нас свобода совести, каждый имеет право исповедовать любую религию или не придерживаться никакого вероисповедания.

Результаты сказались — в каждой группе находилось человек до десяти, которые переставали скрывать свои чувства, молились вечерами, крестились перед едой, так или иначе выдавали свою принадлежность к церкви.

Однажды Виктор доложил мне:

— Появился баптист. Странный парень.

— Чем странный? — спросил я. — Тем, что баптист?

— Не только, — сказал Виктор. — Понимаете, все так или иначе хотят доказать свою безгрешность, твердят, что попали в плен по не зависящим от них обстоятельствам. А этот заявил, что пленом его наказал бог. Наказал за грехи. Я поинтересовался — за какие грехи? Он ответил, что я не пастырь, исповедоваться передо мной он не станет.

— Все? — спросил я, чувствуя, что Виктор чего-то не договаривает.

— Только не смейтесь, — улыбнулся Виктор. — Он смотрит прямо в глаза — как ребенок, не отводя взгляда.

— Как назвался? Откуда?

— Круминьш. Из Латвии.

Я был буквально завален работой, но отложил все дела, чтобы познакомиться с Крумнньшем поближе. Ко мне привели высокого светловолосого человека с большими, не по-крестьянски белыми руками. Я ожидал тут же встретиться с ним взглядом, но Круминьш смотрел в пол, даже отвечая на мое «здравствуйте». Я понял, что он насторожен, спросил:

— Вы чем-то обеспокоены?

Он наконец поднял на меня свои выцветшие голубые глаза, в которых тревога не мешала способности смотреть не мигая:

— Да.

— Чем?

— Тем, что меня вызвали к вам. К вам не всех вызывают.

— Откуда вы знаете наши порядки?

Круминьш смутился, но не отвел взгляда:

— Никого не вызывали..

— Может быть, просто я вызвал вас первым.

— Тогда извините, — сказал Круминьш.

— За что?

— Ну… — Что-то сбило его с толку, он не знал, как вести себя. — То есть… не извините… Тогда — все в порядке.

— Я тоже хочу, чтобы все было в порядке, — сказал я. — Видите, у нас с вами общие интересы. — Чтобы не дать ему успокоиться, я добавил: — Если я не ошибаюсь. Садитесь, побеседуем. Может быть, у вас есть вопросы ко мне?

— Есть, — сказал он, неуклюже усаживаясь на стул. — Когда мне разрешат выехать на родину?

— Как только мы выясним, что все сказанное вами — правда, — пообещал я. — Это займет несколько дней. А сегодня я хотел бы разрешить одно сомнение. Вот вы говорите, что в плен вас отправил бог. Это, наверное, понятно вашим братьям по вере. Но я человек неверующий, я мне хотелось бы, чтобы вы перевели эти слова на обычный язык.

— Божий умысел толковать невозможно, — ответил Круминьш, продолжавший удивлять меня своим пристальным взглядом, из которого не исчезала тревога.

— Давайте все же попробуем, — предложил я. — Почему вы говорите, что плен — наказание?

— Конечно, — сказал он и стал объяснять, что бог не велит людям брать в